Тьма прежних времен

И Ахкеймион задумался о том, куда оно все ушло, это прошлое, и если оно в самом деле ушло, отчего так болит сердце.

Очутившись на людных улицах, примыкавших к гавани, Ахкеймион, которого пребывание в толпе всегда располагало к задумчивости, вновь ужаснулся тому, насколько бессмысленно его появление здесь. Тот факт, что Тысяча Храмов вообще дозволяла школам иметь свои посольства в Сумне, граничил с чудом. Ведь айнрити считали Сумну не просто средоточием своей веры и своего священства, но и самим сердцем Божиим. Буквально.

«Хроника Бивня» представляла собой наиболее древнюю и оттого наиболее громогласную весть из прошлого, настолько древнюю, что сама она никакой внятной предыстории не имела — «девственная», как выразился великий кенейский комментатор Гетерий. Опоясанный письменами Бивень повествовал о великих кочевых племенах людей, вторгшихся и захвативших Эарву. Неизвестно почему, но Бивень всегда принадлежал одному и тому же племени, кетьянам, и с первых дней существования Шайгека, еще даже до возвышения киранеев, он хранился в Сумне — по крайней мере на это указывали сохранившиеся записи. В результате Сумна и Бивень сделались неразделимы в людских умах; паломничество в Сумну означало паломничество к Бивню, словно город сделался артефактом, а артефакт — городом. Ходить по Сумне означало ходить по писанию.

Неудивительно, что Ахкеймион чувствовал себя неуместным.

Он внезапно очутился в давке, вызванной тем, что по улице провели небольшой караван мулов. Спины и плечи, хмурые лица, крики. Движение на тесной улочке застопорилось. Никогда прежде Ахкеймион не видел в этом городе таких умопомрачительных толп. Он обернулся к одному из теснивших его людей — конрийцу, судя по внешности: суровый, плечистый, с окладистой бородой, из воинской касты.

— Скажи, — спросил Ахкеймион на шейском, — что тут происходит?

Он был так раздражен, что махнул рукой на джнан: в конце концов, в таком столпотворении не до тонкостей этикета.

Конриец с любопытством смерил его темными глазами.

— Ты хочешь сказать, что не знаешь? — спросил он, повысив голос, чтобы перекричать царящий кругом гам.

— О чем? — переспросил Ахкеймион, чувствуя, как по спине поползла струйка пота.

— Майтанет призвал в Сумну всех верных, — ответил конриец, исполнившись подозрения к человеку, который не знает общеизвестного. — Он собирается открыть цель Священной войны!

Ахкеймион был ошеломлен. Он окинул взглядом лица теснившихся вокруг — и только тут заметил, как много среди них людей, привычных к тяготам войны. И почти все открыто носили оружие. Что ж, значит, первая половина поручения — выяснить, против кого будет направлена эта Священная война, — вот-вот исполнится сама собой.

«Наутцера и остальные наверняка знали об этом! Почему же они мне ничего не сказали?»

Потому что им было нужно, чтобы он отправился в Сумну. Они знали, что он будет против вербовки Инрау, и устроили все таким образом, чтобы убедить его, что без этого не обойтись. Ложь умолчания — не столь великий грех, зато она заставила его поступить так, как им было надо.

Манипуляции, всюду манипуляции! Даже Кворум играет в игры со своими собственными пешками. Это была старая обида, но рана ныла по-прежнему.

А конриец тем временем продолжал, сверкая глазами с неожиданной пылкостью:

— Молись, друг мой, чтобы мы отправились войной против школ, а не против фаним! Колдовство — язва куда более страшная.

Ахкеймион готов был согласиться с ним.

Ахкеймион протянул руку. Он хотел провести пальцем вдоль ложбинки на спине Эсменет, но передумал и вместо этого стиснул в кулаке грязное одеяло. В комнате было темно и душно после их недавнего совокупления. Но даже в темноте были видны объедки и мусор, раскиданные по полу. Единственным источником света служила ослепительно-белая щель в ставнях. На улице стоял такой грохот, что тонкие стены дребезжали.

— И все? — спросил он и сам удивился тому, как дрогнул его голос.

— Что значит «и все»? — переспросила она. В ее голосе звучала старая сдерживаемая обида.

Она его неправильно поняла, но он не успел объяснить: внезапно накатила тошнота и удушающая жара. Ахкеймион поспешно поднялся на ноги — и едва не упал. Колени подгибались. Он, точно пьяный, вцепился в спинку кровати. Волосы на руках, голове и спине встали дыбом.

— Акка! — испуганно окликнула она.

— Ничего, ничего, — ответил он. — Это все жара.

Он выпрямился — и рухнул обратно на кровать. Тюфяк под ним поплыл. Ее тело на ощупь было словно жареный угорь. Надо же, еще только ранняя весна, а такая жарища! Как будто сам мир горит в лихорадке в ожидании Священной войны Майтанета.

— У тебя уже бывала горячка, — с опаской сказала Эсменет. — Горячка не заразная, это все знают.

— Да, — хрипло ответил Ахкеймион, держась за лоб. «Ты в безопасности». — Меня прихватило шесть лет тому назад, во время поездки в Сингулат… Я тогда едва не умер.

— Шесть лет тому назад… — откликнулась она. — В том году умерла моя дочь.

Горечь.