Тьма сгущается перед рассветом

— Успел? — крикнул он, заглядывая сквозь стекло и стараясь разглядеть, кто еще там с Томовым в диспетчерской. Илья глянул на часы: было без одной минуты два. Он в ответ кивнул головой.

Во дворе задребезжал звонок. Электрик отошел.

— Я ухожу, — сказал Захария. — И не домой к нему пойду, иначе он может принять мой приход за шантаж… это опытный жук!.. Постараюсь, как ты сказал, на психику подействовать.

— Но не в полицию же вы пойдете?

— Именно в префектуру!

— Ну, нет!.. Вы не имеете права так рисковать собой…

Илиеску прищурился и, положив Томову руку на плечо, сказал:

— Знаю. Но я чувствую, что моя встреча с Солокану — не бессмысленна. Если же со мной что-нибудь случится, расскажешь обо всем товарищу Траяну. Но до тех пор ни слова… Сегодня в десять вечера встретимся на углу Вэкэрешть и Олтень. Даже лучше на Олтень, но поближе к Вэкэрешть. А если не приду и завтра на работу не выйду — ты сходишь под вечер к товарищу Гогу… Знаешь?

— Как же… Мунтяну, на шоссе Шербан-Водэ.

— Правильно!. Вот он и будет вместо меня…

Илья тяжело вздохнул.

— Ничего, ничего, Илие, — улыбнулся Илиеску, — право же, ты тревожишься напрасно.

Из гаража Захария поехал домой. Жил он все еще в железнодорожном районе, недалеко от моста «Гранд», в небольшой комнатушке, которую снимал у немолодой вдовы паровозного машиниста, погибшего при столкновении пассажирских поездов между станциями Этулия и Фрекэцей. Дома Илиеску никого не застал: жена еще была на работе, на табачной фабрике «КАМ», а дочка только недавно ушла в школу, она училась во вторую смену.

Илиеску побрился, одел чистую сорочку и наскоро почистил свой праздничный шевиотовый костюм.

Когда через час он входил во двор префектуры полиции Бухареста, знакомая тревога сжала его сердце…

У дежурного офицера полиции Захария спросил, как пройти к комиссару Солокану.

Тот начал расспрашивать Захарию, кто он, по какому вопросу, потребовал документы. Пока Илиеску отвечал и предъявлял документ, удостоверяющий его личность, дежурного отвлекали то подходившие полицейские, то телефонные звонки. Наконец, он взял трубку, назвал номер и сказал, что некий Илиеску желает видеть господина комиссара.

Получив разрешение пропустить, дежурный приказал низенькому небритому жандарму с круглой слащавой физиономией провести Илиеску к комиссару Солокану.

Жандарм повел Захарию по коридорам и этажам; перед дверьми одного из кабинетов он велел отойти в сторону и ждать, сам же постучался, но, не успев перешагнуть порог, вернулся, переспросил фамилию и скрылся за дверью.

Стоя в коридоре, Илиеску обдумывал первую фразу, которой намеревался начать разговор с комиссаром, но его невольно отвлекали воспоминания, как привели его сюда в тридцать третьем году, как избивали, топтали… А вот теперь он сам пришел!

Жандарм вышел и сказал, что велели обождать. Он не отходил от Захарии, присевшего на длинную скамейку, какие обычно стоят в залах ожидания на вокзалах. Некоторое время они сидели молча, потом Илиеску достал портсигар, предложил жандарму сигарету. Тот охотно взял, и они разговорились. Жандарм со дня на день ждал освобождения от воинской повинности и мысленно был уже дома, в деревне. Когда он поинтересовался, по какому вопросу господин идет к комиссару Солокану, Захария ответил, что у него украли машину.

Жандарм постарался успокоить собеседника.

— Вы только хорошенько попросите господина Солокану, чтобы он сам взялся за розыск. Господин Солокану — лучший что ни есть на свете сыщик. От него еще никто не уходил! К нему даже из Англии приезжали обучаться… Сила, а не человек! Коммунистов — он враз распознает, и не только их. Ведь он самого Кодряну, того, что легионерами командовал, прямо из-под земли достал!.. А то машину не найдет!.. Попросите его только хорошенько!..

Илиеску хотел еще больше расшевелить словоохотливого жандарма, но дверь распахнулась, и двое полицейских вывели из кабинета бритоголового сутулого человека в рваной крестьянской одежде и спадавших с ног стоптанных постолах. На руках, заложенных за спину, висели тяжелые кольца кандалов. Следом вышел полицейский с папкой и кивком головы дал понять жандарму, что можно войти.

В небольшой, скромно обставленной комнате за маленьким письменным столом у окна с железной решеткой сидел комиссар Солокану.

Илиеску молча поклонился. Солокану пристально, словно припоминая что-то, разглядывал его, ожидая, когда жандарм выйдет.

— Я вас слушаю..

Сначала Илиеску немного нервничал, говорил сбивчиво, но вскоре овладел собой и сказал, что он в прошлом был судим как участник забастовки железнодорожников на Гривице…

— Но я пришел не для того, чтобы сообщить вам, кто я, а потому что события, связанные с несчастьем, постигшем вас, господин Солокану, — продолжал он, — взволновали многих честных людей…

Солокану молчал. Только острые скулы, обтянутые желтоватой сухой кожей, время от времени двигались. Глаза его были воспалены, а под ними — большие синеватые мешки. Хотя взгляд небольших серых глаз был холоден, спокоен, чувствовалось — человек этот много пережил.