Тьма в бутылке

Она с нетерпением ожидала момента, когда он перестанет решать проблемы на баррикадах, и вот что-то заставило его изменить направление кардинально. Как будто бы однажды он успокоился.

Каждому периоду соответствовала своя картонная папка, снабженная указанием года и месяца. Очевидно, один год он посвятил изучению юриспруденции. Другой — философии. Несколько лет путешествий по Центральной Америке, где, согласно другим брошюрам, он жил временной работой в отелях, на виноградниках и скотобойнях.

По-видимому, лишь вернувшись домой, он постепенно начал становиться тем человеком, которого, как предполагалось, она знает. Вновь эти тщательно упорядоченные папки. Армейские брошюры. Кривые записи о школе сержантов, военной полиции и пограничном корпусе. На этом личные заметки и коллекция маленьких реликвий завершались. Ни разу никаких имен или указаний на местопребывание или личные отношения. Исключительно последовательные пространные зарисовки уходящих лет.

Последнее, что могло дать какой-то намек на дальнейшие планы, была маленькая стопка проспектов на различных языках. О морском образовании в Бельгии. Листы, агитирующие за вступление в Иностранный легион, с прекрасными видами Южной Франции. Всевозможные копии бланков-заявлений о поступлении на обучение торговому делу.

О том, какой именно путь он избрал для себя в итоге, ничего не говорилось. Только сведения о мыслях, характерные для него в определенные моменты жизни.

В каком-то смысле все выглядело абсолютно хаотично.

И пока она расставляла эту кипу коробок по местам, о себе заявил страх. Она знала, что он поступил на некую секретную работу — по крайней мере, так он говорил. И до сих пор как-то само собой разумелось, что эта работа на благо общества. Служба в разведке, служба полицейского под прикрытием или нечто подобное. Но откуда такая уверенность, что он трудится во благо? Разве у нее были какие-то доказательства?

Единственное, что ей было известно, так это то, что у него никогда не было нормальной жизни. Он расположился где-то с краю. Его жизнь протекала на грани.

И вот, перелопатив первые тридцать лет его жизни, она по-прежнему ничего о нем не знала.

Наконец пошли коробки, стоявшие на самом верху. Какие-то она просмотрела предварительно, но не все. Теперь, когда она планомерно, одну за другой открывала и изучала их содержимое, возникал ужасающий вопрос: каким образом эти коробки могли стоять в столь доступном месте?

А ужасал ее этот вопрос потому, что она прекрасно знала ответ.

Коробки стояли там исключительно по той причине, что немыслимо было себе представить, что она станет в них копаться. Просто-напросто. Что могло являться лучшим свидетельством его власти над ней? Беспрекословное согласие с тем, что тут его владения. Что на них наложено табу.

Подобную власть над кем-либо может иметь лишь человек, сам желающий ее применить.

И она вскрывала коробки дальше, сосредоточенно и с большим беспокойством. Губы крепко сжаты, дыхание глубокое и обжигающее ноздри.

Коробки были переполнены папками формата А4 на пружинке, всевозможных цветов, но все с неизменно мрачным содержимым.

Первые папки свидетельствовали о периоде, когда он, очевидно, искал оправдания периоду своего безбожия. Вновь эти брошюры. Брошюры всевозможных религиозных движений, аккуратно вставленные в папки. Листовки, вещавшие о вечности и неизменном божественном свете, о верном способе постижения истины. Буклеты новообразованных религиозных общин и сект, все как одна претендовавшие на то, чтобы дать исчерпывающий ответ о человеческих бедствиях. Такие названия, как Сатья Саи Баба, Церковь Сайентологии, Церковь Божьей Матери, Свидетели Иеговы, Общество Вечников и Дети Бога, перемешивались с Семьей Тонгил, Школой Четвертого Пути, Миссией Божьей Святости и множеством других, о которых она не имела никакого понятия. И, независимо от ориентации церкви, каждая из них провозглашала себя единственным истинным путем к спасению, гармонии и любви к ближнему. Единственным истинным путем, столь же неоспоримым, как «аминь» в церковной проповеди.

Она покачала головой. Чего он искал? Он, который мощно и властно отверг мрачную школу детства и христианские догмы. Насколько она знала, ни один из этих многочисленных вариантов не снискал благосклонности ее мужа.

Нет, слова «Бог» и «религия» никак не являлись теми словами, которые легко могли проникнуть в их виллу красного кирпича под величественной тенью Роскильского собора.

Забрав Бенджамина из детского сада и немного поиграв с ним, она усадила его перед телевизором — лишь бы цвета поярче да картинка не слишком статичная, и он был вполне доволен, — а сама отправилась на второй этаж, размышляя над тем, что все-таки пора остановиться. Убрать последние коробки, не заглядывая в них, и оставить в покое мучительную жизнь своего мужа.

Двадцатью минутами позже она радовалась тому, что не уступила этой внезапной мысли. Теперь она сидела и всерьез думала о том, чтобы собрать вещи, открыть крышку банки с деньгами, оставленными на хозяйство, и найти подходящий поезд. Настолько она была потрясена.