Тьма в бутылке

В детской наивности он полагал, что она спасет его. Вступится за него. Отстранит от удушающих объятий отца и хотя бы в этот единственный раз предоставит ему оправдание. Чаплин — это всего-навсего игра, которую он полюбил. От этого никому нет никакого вреда. Ведь и Иисус тоже играл, когда был ребенком, они же знали это.

— Сейчас же отправляйся к нему! — Мать сжала губы и толкнула его в шею. Этот толчок столько раз предшествовал побоям и унижению.

— А я расскажу, что ты пялишься на нашего соседа, когда он снимает в поле майку, — заявил он.

Она встрепенулась. Они оба понимали, что это нехорошо. Что даже малейшая вспышка свободы и мерцание иной жизни были прямой дорогой в ад. Они слышали об этом в общине, из обеденных молитв и из каждого слова, запечатленного в черной книжице, которая вечно была наготове в кармане отца. Сатана прятался во взглядах, которыми обменивались люди. Сатана скрывался в улыбке и в любой форме прикосновений. Вот что было написано в книжице.

Нет-нет, совсем нехорошо, что мать глазела на соседа, однако отцовские руки постоянно были распущены, они никому не позволяли извлечь пользу из сомнения.

И мать сказала то, что навсегда разделило их с этого момента.

— Ах ты, дьяволово отродье, — холодно прозвучало из ее уст. — Поскорей бы Сатана забрал тебя туда, откуда ты явился. Пусть пламя чистилища спалит твою кожу и наделит тебя вечной болью. — Она кивнула. — Да, ты выглядишь напуганным, но Сатана уже овладел тобой. Отныне мы не станем больше о тебе заботиться.

Она распахнула дверь и толкнула его в пропахшую портвейном комнату.

— Подойди сюда, — приказал отец, обматывая спасательный пояс вокруг запястья.

Шторы были задвинуты, так что сквозь них просачивалось совсем мало света. За письменным столом стояла Ева, в своем белом платье похожая на соляной столб. Видимо, он не бил ее, так как руки не были подняты и она была в состоянии контролировать свой плач.

— Так ты все еще играешь в Чаплина, — лаконично проговорил он.

В тот же миг он догадался, почему Ева избегает смотреть в его сторону.

Теперь будет действительно тяжело.

— Вот документы Бенджамина. Лучше пусть они будут у вас, раз он пока будет жить у вас. На случай болезни.

Он протянул деверю всякие свидетельства.

— Ты считаешь, он может заболеть? — с волнением спросила сестра.

— Это маловероятно. Нет, Бенджамин крепкий и здоровый мальчик.

Он уже понял по глазам деверя — тот хочет больше денег.

— Мальчики в возрасте Бенджамина едят очень много, — сказал он. — Одни только подгузники обойдутся в тысячу крон в месяц, — добавил он. Если кто-либо решился поставить это под сомнение, они бы тут же нашли доказательства в «Гугле».

И деверь потер руками, как скупой Скрудж из «Рождественской истории». Дополнительно пяти тысяч крон единоразово будет вполне достаточно, сообщали эти движения.

Однако деверь их так и не получил. Все равно они промелькнули и исчезли в кармане проповедника, из тех, кто с презрением относится к тому, какая община и за что платит.

— Если возникнут какие-то проблемы с тобой или с Евой, наш договор будет пересмотрен, понятно вам? — предупредил он.

Деверь нехотя согласился, а сестра уже была далека отсюда. Нежная кожа малыша была тщательно прощупана неумелыми пальцами.

— Какого цвета у него сейчас волосы? — спросила она невидящим взглядом, полным блаженства.

— Такого же, как у меня в его возрасте, если ты, конечно, еще помнишь, — ответил он, отметив, как ее тусклые глаза потупились.

— И избавьте Бенджамина от своих чертовых молитв, понятно? — изрек он напоследок, перед тем как расстался с деньгами.

Он видел, как они кивнули, но их молчание ему не понравилось.

Через двадцать четыре часа на него свалятся деньги. Миллион крон чудесными подержанными купюрами.

В этом он абсолютно не сомневался.

Теперь он отправится к эллингу и проверит, что дети в более-менее нормальном состоянии, а утром, когда произойдет обмен, он снова приедет сюда и убьет девочку. Парня он накачает хлороформом и в ночь на вторник выкинет на поле неподалеку от Фредерикса.

Он проинструктирует Самуэля, что тот должен сказать родителям, чтобы они знали, что именно им всегда будет необходимо иметь в виду. Что убийца его сестры имеет сообщников и постоянно будет в курсе, где находится семья. Что у них достаточно детей для того, чтобы он поступил так же опять, и чтобы они не чувствовали себя в безопасности. Если у него возникнет малейшее подозрение, что они кому-то о чем-то рассказали, это будет стоить им еще одного ребенка. Все это должен был поведать им Самуэль. У этой угрозы не было временных рамок. Кроме того, они должны знать, что он маскируется. Того человека, которого, как они считают, они знают, в действительности не существует, и в своих маскировках он никогда не повторяется.

Всякий раз это действовало. У семей была их вера, в которой они искали утешения и в нее погружались с головой. Мертвых детей оплакивали, а живых оберегали. История об испытаниях Иова служила им якорем.