Тьма в полдень

Володя отправился на кухню. Таня села к столу и подперла щеку кулачком, бездумно уставившись на висящую напротив старую копию саврасовских «Грачей». Она чувствовала, что с нею происходит что-то странное, лучше и не доискиваться, что именно.

Вошел Володя, неся в полотенце алюминиевую закопченную кастрюльку. Таня взглянула на него и подумала, что, может быть, он совсем не случайно упомянул «белобандита»; может быть, он уже заметил что-то в ее поведении...

А что, собственно, можно было заметить? Ведет она себя с достоинством, ничего себе не позволяет. И что вообще за глупость – «с нею происходит что-то странное»! Ничего с нею не происходит, решительно ничего. Не может с нею происходить ничего такого!

– Опять она у тебя вся в саже, – сказала она. – И ты берешь ее чистым посудным полотенцем. Нельзя же быть таким...

– Цыть! – рявкнул Володя, ставя кастрюлю на стол. – Лопайте, мадам, как сказал Король Солнце, подавая завтрак в постель своей очередной фаворитке.

– Благодарю, сэр. Володька, а чего это ты сегодня такой веселый?

– Почему бы мне не быть веселым? Ты знаешь, что происходит под Сталинградом?

– А-а... ну конечно, – сказала Таня. Она поковыряла ложкой пшенную кашу. – Хоть бы одна шкварка, бессовестный ты человек. Я не понимаю, почему немцы не уходят оттуда, ведь уже все ясно. Признайся, ты выел все сало?

– Никакого сала здесь и не было, сегодня каша заправлена сурепным маслом. И вообще какого еще рожна тебе надо? Объедаешься там в кантине, и еще хочешь есть дома.

– Я же не виновата, что у меня хороший аппетит. Вы должны были бы это учитывать! В армии, я слышала, людям с особо хорошим аппетитом выдают по две порции.

– Не просто с хорошим аппетитом, а силачам. Тебе-то за что, пигалица?

– За вредность, – объяснила Таня. – Вредная у меня работа или не вредная? Вот, а вы еще забираете мой паек!

– Вопрос о пайке исчерпан. Ты сама согласилась, что есть люди, которым немецкие деликатесы нужнее.

– Это я согласилась в минуту слабости, – вздохнула Таня. – Не надо мне было уступать, я должна была драться за паек, как тигрица. Сало, сливочное масло, мед... Вы с Кривошипом сыграли на моей доброте, а теперь заставляете есть пшенную кашу на сурепном масле. – Она поднесла ложку к носу и поморщилась. – Прости, пожалуйста, это никакая не сурепка. Я даже не знаю, что это такое! Это отработанный автол, если не что-нибудь похуже.

– Какая эрудиция, какая потрясающая техническая подкованность! – сказал Володя. – Тебе хоть раз за всю твою никчемную жизнь пришлось иметь дело с отработанным автолом?

– Разумеется, приходилось.

– Врешь.

– Ну, во всяком случае, я его видела, – уточнила Таня. – Правда, видела. Мы с Болховитиновым заезжали однажды на танкштелле[24], меняли автол.

– Вот разве что, – буркнул Володя. Помрачнев, он взял книгу и улегся на диван.

Таня нехотя доела свою кашу. Как все относительно! Год назад такое блюдо было бы лакомством, но сейчас она каждый день обедала в немецкой кантине, и, конечно, после шницелей и отбивных «пшенка» не вызывала аппетита. Как и все цивильные служащие гебитскомиссариата, Таня получала паек, достаточно обильный и укомплектованный с чисто немецкой скрупулезностью, и первое время они отлично питались с Володей, но однажды он решил, что нужно сдавать в фонд организации особо ценные и калорийные продукты – мед, сливочное масло. А потом получилось так, что на попечении подпольщиков сразу оказалось несколько человек, нуждавшихся в усиленном питании: трое бежавших пленных, один из которых был к тому же ранен, туберкулезная жена командира Красной Армии, еврейский ребенок, которого никак не удавалось переправить в Транснистрию и который уже начинал чахнуть от сиденья по тайникам. Всех их нужно было как-то поддерживать, и Танин паек стал уплывать целиком, – она оставляла себе лишь хлеб, пшено, немного растительного масла, маргарина и искусственного меда. Она понимала, что это справедливо, что преступлением было бы лакомиться продуктами, которые могут спасти кому-то жизнь; но пшенная каша вкуснее от этого не становилась.

– Ты не думай, я не жадина, – сказала Таня. – Вовсе мне не жалко этого сала, просто хочется иногда съесть что-нибудь вкусное...

Володя не отозвался. Таня покосилась на него и спросила нерешительно:

– Чего это ты вдруг надулся, как мышь на крупу?

– Я и не думал надуваться, – сказал Володя, не отрываясь от книги. – То ты спрашиваешь, отчего я веселый, то...

– Нет, ну правда. Ты обиделся на что-нибудь?

Володя отложил книгу.

– Я не обиделся, Николаева. Просто, когда ты упомянула о своих поездках с Болховитиновым, я подумал, что обязан с тобой поговорить очень серьезно.

Таня испугалась так, что у нее засосало под ложечкой.

– О каких поездках, – пролепетала она, – я была с ним раза три... или четыре, не помню уж сейчас, но что тут такого?

– Послушай, давай говорить начистоту. Он тебе нравится?

– Ну... – Таня пожала плечами, – нравится; ты ведь тоже говорил, что он симпатичный человек, и потом, посмотри, как он отреагировал на нашу просьбу...