Тьма знает

— Как дела? — спросил его сын. — Все еще думаешь о Сигюрвине?

— Нет, навряд ли. С тех пор, как его нашли на леднике, я рассматривал всякие разные вещи, — ответил Конрауд, включая кофеварку. — Надо же чем-то заниматься на досуге.

— Ты хочешь сказать, ты не сдаешься, — заметил Хугоу. — А хочешь выяснить, кто же его так…

— Я хочу сказать, я не даю себе скучать.

Мальчики уселись перед телевизором с мороженым и выбрали, какое кино будут смотреть. Хугоу не стал вмешиваться. Они и так были чересчур шумными, особенно в гостях у дедушки: тот умел «заводить» их, — так что было неплохо, что они хоть ненадолго успокоятся перед телеящиком.

— А по своей работе ты не скучаешь? — спросил Хугоу.

— Нет, не скучаю.

— А когда тебя оттуда выгнали, то скучал.

— Не выгнали меня, — ответил Конрауд. — Я в отпуск уходил на год.

— Ты не сам уходил: тебя в него послали. Ты до сих пор на стадии отрицания — просто невероятно!

— Ну ладно: меня туда послали, — сказал Конрауд. — Но зачем ты сейчас-то об этом вспоминаешь? Какое тебе… Какое это вообще имеет значение?

Конрауд принес кофе, немного удивляясь, куда их завел этот разговор. Он не мог взять в толк, отчего Хугоу припомнил это. Да, его посылали в неоплачиваемый отпуск. Примерно в то же время, когда был совершен наезд на Вилли. Поэтому он мало знал подробности этого дела. Однажды он сорвался, и какое-то время стоял вопрос, допускать ли его снова до прежней работы. Но этот вопрос решили. Слова Марты оказались очень весомы.

Он протянул Хугоу чашку кофе. Тот уродился в мать: в той семье лица были симпатичнее.

— Конечно, тут дело во всем этом, — сказал Хугоу. — И в вас с мамой. И в этом старом деле Сигюрвина. С тобой вообще разговаривать было невозможно.

— Это сложный вопрос, Хугоу. Не знаю, стоит ли нам о нем вспоминать.

— Почему же ты тогда это не отпустишь? Ты больше в полиции не работаешь. Тебя это больше не касается.

— Не знаю. Ведь это была существенная часть моей жизни. Такие дела остаются с человеком навсегда. Я еще могу постараться. К тому же Хьяльталин ни с кем не хотел говорить кроме меня. Это он меня снова туда втянул.

— Несмотря ни на что?

— Да, несмотря ни на что.

— А ты ведь и не надеялся, что труп обнаружат.

— Нет, не надеялся.

— Могу представить себе, сколько призраков из-за этого восстало. Всякие неприятные вещи, которые ты, наверное, хотел забыть. И вдруг все они как вылезут снова на поверхность, и тебе приходится снова с ними бороться!

— Не волнуйся, уж я справлюсь.

Хугоу снял со стоящего рядом столика свадебную фотографию родителей. Снимок был сделан возле Хаутейгской церкви[21] сразу после церемонии. Конрауд был во взятом напрокат смокинге, а Эртна в красивом свадебном платье, и они улыбались друг другу.

— С тех пор уже почти шесть лет прошло, — сказал Хугоу.

— Да. Шесть лет.

Когда Хугоу ушел и увел мальчиков, Конрауд взял фотографию и стал разглядывать. Он почти не узнавал молодых людей на церковном крыльце. Почти не помнил время, когда они жили. Он был долговязый, длинноволосый. Она — с белой ленточкой в распущенных волосах, сильно накрашенная. Ему было 26 лет. Она на год старше. Это было в солнечный летний день, последние выходные в июне, и в их улыбках таилась уверенность, что они вместе навсегда. В новостях тогда передавали в основном про контракты на промысел сельди и про рост трав. В большом мире бушевали войны — как и всегда. До свадьбы они несколько лет жили вместе, как водилось в ту эпоху свободных нравов, и в утро перед свадьбой он долго смотрел на нее спящую — и под конец не удержался и разбудил ее легким поцелуем. Затем они лежали в кровати, смеялись и веселились над всей этой ситуацией. В те времена молодежь редко устраивала церемонии бракосочетания, и уж тем более — в церкви, но они все же выбрали именно этот вариант, хотя это и отдавало мещанством. Он даже однажды вечером встал на колени и попросил ее руки. Он предлагал ей сбежать и найти какую-нибудь сельскую церковь и обвенчаться в ней без свидетелей. Она боялась, что разочарует свою родню.

— Вечно ты думала только о других, — прошептал он, обращаясь к фотографии.

Он глубоко вздохнул, и в его сознании выплыла строка из популярной песенки: он внезапно вспомнил, что она играла на их свадебном застолье — печальный припев слетел к нему словно отголосок давно минувшего летнего вечера:

… тяжко долгими ночами
мучиться и страдать.[22]

28