Тьма

Начинало понемногу смеркаться. Солнечный диск стал клониться к западу. Тени удлинились, небеса порозовели. Вороны и галки, дремавшие в ветвях нескольких высоченных тополей, росших неподалеку от кладбища, снялись с насиженных мест и полетели к реке. Даша проводила их взглядом. Хорошо быть птицей. Куда хочешь – туда и летишь. «Птичка божья не знает ни заботы, ни труда… – неожиданно пришло в голову. – Как там дальше? Целый день она летает то туда, а то сюда… – Даша засмеялась. – Наверное, и у пернатых имеются свои проблемы. Летом хорошо – еды достаточно для пропитания, а зимой? Только вороны и галки, кажется, улетают на юг. Но воробьи-то не улетают! Им приходится хуже всех. Хотя воробей – птица пронырливая. Находит пищу в любое время года».

Размышляя об участи пернатых, Даша незаметно подошла к картошкинскому подворью. Кроме кое-как восстановленного забора, тут не замечалось никаких изменений. Дом был по-прежнему перекошен, и проникнуть внутрь казалось невозможным. От сарая остались одни головешки. Зато посреди двора на табуретах стоял гроб.

Даша протолкалась сквозь толпу и оказалась совсем рядом с ним. В гробу лежала мамаша. Одна сторона ее головы, та, где пулей выбило глаз, была перевязана, но в целом лицо сохраняло свойственное ей строгое и решительное выражение, а повязка и вовсе добавляла нечто зловещее. Казалось, мамаша вот-вот встанет, окинет свое воинство гневным взглядом и пойдет крушить лиходеев и мздоимцев. Меж пальцев скрещенных на груди рук теплилась свеча, и пламя ее непрерывно подрагивало и колебалось. Возле гроба понурился Толик, а рядом с ним пребывали близнецы-неразлучники. Физиономии троицы, хотя и мрачные, особой скорби не выражали. Скорее они были свирепы и жаждали мести. На Дашу троица не обратила никакого внимания.

«Что-то не так, – подумала девушка, вглядываясь в мамашу. – Точно не так».

– Гроб-то на развалинах дома нашли, – услышала она у себя за спиной вкрадчивый шепот, в котором, однако, слышались нотки страха. – С кладбища, говорят, приплыл во время ливня. И табуретки при нем имелись.

– Удобно, ничего не скажешь, – отозвался с насмешкой другой голос. – И ребятам полегче. Расходов меньше.

– Это точно, – прозвучал прежний шепот. – Сейчас отволокут Дарью Картошкину на кладбище, а потом вотрут как следует. Вот и все расходы!

«Не так и не то», – продолжала мыслить Даша, не обращая внимания на гадкие речи. И вдруг она поняла, что нужно делать. И делать без промедления, а то будет поздно. Картошкину можно оживить!

И, странное дело, перед взором Даши, словно нарисованные на учебном плакате, предстали внутренние органы мамаши. Причем девушка без особых усилий могла разобраться в исправности каждого органа. Тело, конечно, изношенно и имеет повреждения. Вон, и глаз выбит. Но в целом оно в относительном порядке. Как старые часы-ходики, которые нужно только почистить и смазать, и они вновь заработают. А из нутра вылезет кукушка и прокукует – который час. Остается только качнуть маятник. Но это-то как раз самое трудное. Нужно знать, как его качнуть.

Девушка закрыла глаза и сосредоточилась, чувствуя, что способна это сделать. Она не знала, откуда и как пришло это знание, но была уверена, что все получится как надо. Даша приблизилась к изголовью и положила маленькую прохладную ладошку на лоб старухи. Мертвецкого холода она не почувствовала, и это обстоятельство обрадовало ее.

Народ вокруг глухо зашумел.

– Ты чего это удумала?! – настороженно спросил Славка.

– Да, чего?! – вторил ему Валька.

– Не трогайте ее, ребята, – одернул близнецов Картошкин. – Пускай…

Даша не слышала ни шума, ни вопросов недавних соратников. Она старалась… Старалась изо всех сил. Вот он – маятник, или иначе, сердце. Но как вновь запустить его?

Неожиданно откуда-то со стороны, из, как ей показалось, заоблачных высей раздался голос. Вначале она решила – это Шурик. Но голос, хотя и имел знакомые интонации, казался совсем иным. Да и голосом-то его нельзя было назвать. Некто необъятный и непостижимый подсказывал ей, что нужно делать. Теперь она поняла. Поняла, а затем мысленно коснулась маятника. Механизм дрогнул, и ходики вновь затикали. Свеча повалилась на скрещенные пальцы. Мамаша шевельнула рукой, потом открыла единственный глаз…