То было давно…

– Ну это неизвестно, – сказал я, – река здесь кругом и болота, ручьи… Много воды, кто ж их знает, где они пьют, где их водопой…

– Хороши охотники, – заметил, огорчась, артист. – А я был уверен, что на водопое возьму лося.

– Да ведь есть такое место, – сказал Феоктист.

– А где же? – спросил я.

– Да вот, – уверял Феоктист, – есть. Много про то я слыхал. Тут недалече, на Ремже, повыше мельницы, с версту отседа, не боле. Там под кручей видали лосев – по ночам пьют воду, мельник сказывал. Там лоси завсегда держутся… Глухо место, и днем нипочем не пролезешь, заросль такая и топь… беда. Там, в версте, лесник этот самый, что поймал Кузьму, живет. Вы знаете его, Кинстинтин Лисеич, вы у него картину списывали.

– Как же, знаю, – ответил я. – Андрей Иванович – человек хороший.

– Пойдемте к нему, – предложил артист.

– Ночь тихая, – говорю я, – что ж, пойдемте.

Было еще не поздно. Мутная осенняя ночь, тишь кругом. Пахло сырым листом, землей, когда мы шли краем леса у речки. Сапоги вязли в разрыхленной тропинке. Темнели леса, потеряв покров листьев. Серое небо светилось в тучах, за которыми прятался месяц. За ветхим мостом через речку показался стеной большой темный лес. Широкий проселок поворачивал кверху, и лес всё становился больше и больше. С краю его мы увидели огонек в доме лесничего.

Приветливо нас встретил Андрей Иванович, захлопотала жена ставить самовар. К столу подали меду, лепешки, грибы.

– Вот рад! – говорил лесник.

– Мы к вам ночью норовили, – сказал артист, – слышал я, что здесь недалеко водопой, лоси пить приходят.

– Есть, есть… – сказал лесник, – это точно. Только где ж – пройти туда невозможно. Топь. Пытали. Вот Казаков со станции тоже хотел лося стрельнуть. Нет, не подойдешь… он сам едва из топи живой ушел. Ведь там глубь какая… А вот лосям можно, они знают, как где прыгнуть. А где ж человеку до их… Я ведь видал, он чисто стрела махает; глядеть красиво: рога-то на спину кладет и летит – чисто птица. Ну и краса…

– А я надеюсь пройти, – сказал актер. – Опасность – это моя стихия… Люблю жить на краю гибели.

Лесник посмотрел на него пристально и заметил:

– Барин, видать, что вы франтовой. Только нет, не пройтить и вам. Прямо нипочем – утянет. Там ступил – ну и прощай, и нет тебя. Глубина…

– Андрей Иванович, – спросил я, – а что, Кузьма Никольский осину, говорят, свистнул у тебя в лесу? А теперь, говорят, ему штраф.

– Э-э… кто тебе сказал? – удивился лесник.

– Да он сам, – говорю я.

– Эка дура, ах ты Господи. Это ведь я его пужаю… Что с него взять? Завтра велю ему ее увезти. Чудён мужик… Да он и не мужик. Кровь-то его чья – невесть, он ведь из шпитального дома. Раздают оттеле детёв-то по деревне… Незаконный. Чудно… У него и надела нет, всё купи, арендуй, где ж справиться… А еще язык у него прямо вот вредный. Ведь это чего. Пришел в Караш к попу «Вот, – говорит, – ты, батюшка, грамотей, напиши письмо царю». А поп ему: «Что ты, царю писать? кто ты такой? нешто знатный…» А тот говорит: «Нет, я никакой, а вот, пиши, потому я, – говорит, – человек тожа его подданный, пиши ему – нешто войну ведет, потому што его обманывают все… Пущай, – говорит, – сюды приезжает, дак я ему покажу – сколько земли порожней, и… счету нет. На кой ему чужая земля нужна, когда со своей не управишься… вот на етой-то животине, што у меня. Што, напишешь?.. У меня сын был, а таперь, – говорит, – чужу землю забирать пошел…» Ну вот, этакий человек, возьми его. Ну опять сажали. Посидит – отпустят. Тут свидетели говорят тоже, что лес тащит. Не за лес ему влетает – язык больно долгий, вот что.

После чаю и беседы, взяв ружья, мы пошли с лесничим посмотреть то место, которое придумал мой приятель-артист, – водопой, где лоси. Ласково проглядывала сквозь облака полная луна. Какой-то печалью далекого края, обещанием и заманом тайным манила к себе дорога в темном лесу, в таинственных лучах сияния луны. Мы шли и в тихой ночи слышали шаги друг друга.

Лесничий остановился. Ниже под нами был сплошной и далеко идущий мутный лес, пропадающий во мгле дали. Тихо кругом. Мы стояли и слушали.

– Вот… – сказал тихо лесничий, – во-о-н, подале, где светится маленько… это и есть место…

– Пойдемте… – сказал артист.

Мы спускались с пригорка, между кустов и чащей зарослей и подошли к краю. Виден был кочкарник и кривые деревья ольхи. Шагнув вперед, артист упал на бок, поднялся. Я попробовал ногой – нога тонула между кочек.

– Не пройти… – сказал артист.

Мой слуга Ленька тоже пошел и свалился на кочку.

– Нет, не пройти, – сказал Ленька громко.

Вдали послышался треск… что-то шумело по воде, уносясь дальше и дальше.

– Слышь… – тихо сказал лесничий, – были… Слышь, лоси…

Мы слышали вдали треск сучьев. Настала тишина…

– Ушли… – сказал лесничий. – Ну-ка, вот ты и возьми их. Они тоже знают…

На охоте

Как-то летом во Владимирской губернии шел я на охоту с приятелем, охотником-крестьянином Герасимом Дементьевичем, человеком особенным. Он всегда любил со мной поговорить, и красивые глаза его смеялись. В рассказах его были загадки, мудрость и какая-то особая черта благородства. Кое-кто звал его колдуном.