То было давно…

Охотник поклялся ему, что не шутит. Опять с ним разговорился, что хочет писать прошение на высочайшее имя, только не знает, как писать: «прибегаю» или «припадаю»…

– Припадаю – это как-то унизительно, – сказал незнакомец. – А я всё же столбовой дворянин.

– Идиоты! – закричал Коля нам. – Скотины!

И оскорбленный вконец, он выбежал из комнаты вон.

Приятели мои, лежа на тахте, вытирали слезы от смеха. В комнате расположились на ночлег. Охотнику постелили матрас на полу в большой мастерской моего деревянного дома.

Хорошо было разговаривать в теплом доме перед сном в такое ненастье. Охотник говорил, что рад приюту, а то сильно озяб и чувствует, как у него ноют зубы.

– Как бы не было флюса, – сказал он и, увидав котенка, позвал его: – Кись-кись-кись…

Тогда нам стало немного страшно из-за всех этих необычайных совпадений.

Мы уже не смеялись, а смотрели с едва скрываемым страхом на этого странного гостя – тень нашего бедного Коли, явившегося из ночной тьмы, как бы только за тем, чтобы во всем передразнивать его.

На другое утро мы едва могли убедить Колю, который переночевал один у меня в кабинете, что мы вовсе не подстроили ему всю эту странную ночную встречу.

А когда мы вчетвером пришли в мою мастерскую, неизвестного охотника уже не было, и никто не видел, как он ушел из моего дома…

Грибной рынок

Моя мастерская была у Замоскворецкого моста в Москве, на Балчуге.

Утром, в начале Великого поста, я услышал шум и говор, взглянул в окно и увидел по берегу Москва-реки тьму народа.

Подряд стояли сани с деревенскими лошаденками, на которых были большие бочки. Мужики в тулупах покрикивали:

– Грибы, грибы! Капуста, огурцы солены!

Пестрая толпа освещалась весенним солнцем.

На Москва-реке были проталины и лужи. А вдали, за Воспитательным домом, виднелась голубая даль.

Ко мне пришел приятель-рыболов Василий Княжев. Веселый.

– Их, – сказал, – и рынок грибной. Чего-чего нет. Собаку один продает – хороша, гончая вроде. За зайцами хорошо гонит.

Василий, рассказывая, ел румяную баранку.

– Что это за баранка у тебя? – спросил я.

– Деревенская баранка. Этаких-то у Филиппова нет.

– Василий, – говорю, – собаку-то надо купить.

– Чего же, вставайте, пойдемте, там, на рынке, чего только нет. Голуби – турман, есть гладкие.

Я живо оделся.

Пестрая толпа на солнце была оживлена. Пахло тулупами, грибами, капустой. Огромные бочки с огурцами, грибами, груздями, рыжиками, волвянками, белянками.

Мы едва проталкивались с Василием в толпе.

– Вона собака-то, – сказал Василий.

– Гречники! – кричал разносчик. – Сбитень с имбирем! Рыба живая!

Собаку держал на веревке старик низенького роста.

– Гончая, – сказал он. – Робенскова порода. Зайца – не упустит.

Сторговались за пять рублей. Вернулись домой и накормили собаку.

Меня обуяла жажда приобретения.

– Ступай, Василий, – сказал я, – купи голубей, что еще попадет, купи, возьмем в деревню.

Василий принес в корзинке голубей и под мышкой большого белого петуха. Я голубям крошил хлеб – они яро клевали, и петух не уступал.

Петух хорош.

Василий опять ушел и, вернувшись, принес зайца ручного, ежа, дрозда в клетке и белку.

– Молодец, Василий, повезем в деревню.

– Погодите-ка, еще сбегать надо. Там баранки хороши мужик носит. Самопек. Вся шея баранками обернута. Грибы сухие тоже.

На этот раз Василий вернулся с моими приятелями-рыболовами Бартельсом и Поплавским. Принесли кочанную капусту, и опять в банке.

Василий сказал мне тихо на ухо:

– Надо за бутылочкой сбегать.

– Через неделю лед тронется, – сказал Поплавский, – не дождешься. В Перервы надо будет ехать. Там, у плотины, крупный язь берет в самый разлив.

– Вот я каждый раз думала, – сказал немец Бартельс, – доживу до весны? И вот дожила.

Василий наливал водочку, и мои гости закусывали кочанной капустой с черным хлебом и опятами.

– Постойте, вот у меня в сумочке хороша закуска. Нигде такая закуска нет. Нет ли молоточек? – И Бартельс, достав из кармана воблу, стал колотить ее молотком на подоконнике.

Какая-то особенная жизнь была в этом деревенском торжище. Живая, веселая радость. Я с приятелями ходил по грибному рынку, и он мне казался живым праздником – весенним праздником глаз. Я купил в клетке снегирей. Думал: «Всё это я повезу в деревню». Купил скворечник, сделанный в виде домика.

Василий тоже старался и купил корзинку для петуха и ошейник для собаки…

Наконец поехали на станцию. Поезд туда отходил в 11 часов вечера. Я взял купе – собаку иначе не разрешали взять; тут же – еж в коробке и клетки с птицами. А петуха и голубей сдали в багаж.

Приехали в деревню. Ясное утро. Снегу много – еще зима. Кое-где проталинки. У крыльца – лужа.

Стали распределять животных на жительство – кого куда.

Голубей выпустили на чердаке сарая, где жили мои деревенские голуби. Турманы посмотрели на моих голубей и вылетели в слуховое окно. Взвились кверху в голубые небеса и пропали с глаз.