«То было давно… там… в России…». Книга вторая

— Вот в том-то и дело, что она меня так расстроила, что я ничего и не чувствую. Здесь вот, в сердце, — без радости я. Я был у Корзинкиных — он тоже на дачу собирается. Приехал я к ним с женой, а там именины — жена Корзинкина именинница. Приехал я с Софьей поздно, все уж пьяны. Шум… Крики… Скандал… Кто-то именинницу Корзинкину, Веру Петровну, — оскорбил… А Софья мне показывает на одного гостя и говорит:

— Это вот тот ее оскорбил.

Я смотрю — а тот здоровый такой, рыжий, морда у него противная такая.

А Софья не отстает:

— Ты, — говорит, — Вася, должен заступиться за честь женщины…

Я и подошел к нему.

— Позвольте, — говорю, — какое вы имеете право оскорблять женщину, да еще именинницу?

А он мне:

— Ступай к черту! Рыцарь енотовый!..

Я не стерпел, да и дал ему в морду. Что было — ужас! Он, брат, мне сдачи. В драку лезет со мною. Хозяин плачет, с Верой Петровной — истерика. Оказывается — Софья напутала: этот рыжий-то дядей им приходится, и он совсем ни при чем… Да самолюбивый черт — так обиделся, ужас! Я прощенья просить, а он — нет: «Я его, — говорит, — посажу!» А Софья-то едет со мной от них на извозчике и все время хохочет… Наконец спрашиваю ее категорически:

— Чему ты рада?

А она еще больше хохочет.

Мне ведь две недели сидеть придется. А ей хоть бы что! Черт меня с этой актеркой спутал!

Самовар готов. На столе — скатерть, стаканы, сардинки, балык, колбаса, бутылка красного вина, коньяк, — все блестит радостью весеннего солнца. Все сидят, пьют чай, закусывают. Возчики, Павел и Феоктист, Василий Княжев пьет из стакана стоя, пьет, смотрит на реку и говорит:

— И рыбы тут что… их! Вона, к лесу, у заводины, там ямы глубокие, сомы живут там.

— Надо живцов ловить, — говорит Василий Сергеевич, озабоченно потряхивая головой.

— Вася, — говорю я ему, — как же это ты все же зря в морду-то дал незнакомому человеку?..

— Вот в том-то и дело! — соглашается он. — «Честь женщины, честь женщины», — все говорят. Ну и Софья тоже. Всякий ахнет! Вот я страдаю, поймите, а ей все равно. Хохочет — смешного мало тут.

Он подошел к столу, налил рюмку коньяку, с досадой опрокинул в рот и вновь сказал Василию Княжеву:

— Надо живцов ловить.

На берегу лежат удочки, заброшенные в реку. Они далеко выдвинулись над водой своими тонкими концами. Дальше на тихой воде стоят поплавки цветные — красные, белые, желтые, поставленные на разную рыбу. Василий Сергеевич, сидя на корточках, внимательно смотрит на поплавки и говорит:

— Берет… а что — не поймешь. Положит поплавок, потом бросит. Не ведет…

Вдруг он дергает удилище и кричит: «Подсачек, подсачек!» Большая рыба гнет удилище и тянет в глубину, ведет вбок, задевая другие удочки, всплескивает у берега. Василий Княжев, войдя в воду, подсачком подхватывает большую рыбу — голавль. Большой голавль лежит на берегу в подсачке на зеленой траве, красивый, серебряный, с черным хвостом и ярко-красными плавниками.

— Э-э, голавль… — говорит Феоктист, — это не рыба, скусу нет в ём. И костяст.

— Нет, уж это позвольте, — протестует Василий Сергеевич, — его сейчас жарить нужно, тогда узнаете, какая это рыба!..

— Лещ лучше, — говорю я. — Верно — костляв голавль.

— Правильно, — подтверждает Василий Княжев, — красива рыба, а есть — подавишься… И дохтура здесь нет. Подавишься — помрешь.

Василий Сергеевич берет голавля и пускает его у бережка в воду. Голавль опрометью уходит под воду и пропадает в реке…

Попала на живца щука большая, спутала все удочки. Василий Сергеевич упал в кустах, запутался, так она вела вбок по реке.

— Щука в полпуда… — говорили все.

Вытащив ее на берег, Василий Сергеевич новым охотничьим ножом отрезал ей голову прочь, говоря: «Не будешь, голубушка, больше рыбу жрать, будя…»

К вечеру наловили всякой рыбы — лещей, язей, окуней — и варили уху, разведя костер. Небо было зеленое, солнце село за лесом, острым серпом показался вдали месяц.

Поевши ухи, Василий Сергеевич вдруг тряхнул головой и сказал, засмеявшись:

— А знаете что, пошлю-ка я все к черту и здесь, на реке, жить буду, на мельнице… Все лето проживу, до осени. Пускай меня Софья поищет… да-с! довольно шуток. Тоже не очень интересно, если этот дядя рыжий меня к мировому потянет…

Тихий был вечер. Лес весь был полон пения птиц, и трещал соловей в кустах соседнего берега, у самой воды. Задумывалась душа. Вдруг послышалось вдали: «Ау-у-у… ау…» Кто-то аукался.

— Ау! — крикнул Василий Княжев.

— Зачем ты отзываешься? — рассердился Василий Сергеевич. — Еще кто-нибудь прилезет к нам…

— Кто знает, может, кто заплутался, — ответил Василий.

— Ау! — закричал и я.

Через немного времени слышим в тишине вечера скрип телеги — у берега реки кто-то ехал.

— Это к нам едут, — сказал возчик Павел.

Вскоре среди кустов леса, у елок, показалась лошадь, телега, в ней — женщина в шляпке, со спущенной вуалью, и здоровый рыжий человек в котелке.

Василий Сергеевич насторожился и глядел, открыв в удивленье рот.

— Вот они где!.. — крикнул рыжий человек, смеясь. — Берет ли рыба-то?

Василий Сергеевич растерянно смотрел то на жену, то на рыжего человека.

Тот вылез из телеги, подошел к нам и весело сказал: