«То было давно… там… в России…». Книга вторая

18 декабря 1919 г., ст. Удомля, им. Островно

Дорогой Иван Кондратьевич!

Получил Ваши письма. Приехал B. C. Кузнецов^[297] с моделью. С Вашей стороны очень мило доброе отношение ко многим и веселый тон ко мне в письмах.

B. C. пришел ко мне с Ольгой Алекс.^[298], и я попросил ее немного постоять у окна и начал дописывать, вернее, переписывать начатый этюд с очень неинтересной модели. B. C. вошел в комнату и сказал: «Вы уже пишете с Ольги, знайте, Вам будет это стоить копеечку!» Он мил в своей откровенной простоте, но все же может бросить камень в воду, и десятеро не смогут вытащить. Он поселился в 15 минутах ходу от нас, в лесу очень красивом, большом, но вечером боится выходить, так как похаживает, оказывается, медведь и т. д.

Здесь стало дорого и трудно что-либо купить за деньги — все только мена — деньги же и цены почти московские, даже совсем нельзя достать хлеба, масла, молока; выдали мне паек — овес. Но все же деньги тают безумно. И вот потому я хотел поехать в Москву, думал, главное — поправить боль руки и бока — что это за болезнь ко мне привязалась, я так похудел, что Вы меня не узнаете, когда увидите — что бы я очень хотел. Еще у меня горе — вот уже три недели у Анны Яковлевны^[299] жар, она свалилась, ходить не может, похудела, как мертвец, — болит сердце, грудь, левая рука. Был доктор, сказал, что она себя замучила, нервы и в легких не совсем в порядке, но лекарств никаких нет и нет достаточно молока. Я страшно о ней печалюсь, мне так ее жаль, ее волнующую и чистую душу — я не могу ее видеть без слез, — но себя замучила, все работала на кухне, все сердится, волнуется, не спит ночи. Я никуда не выхожу — писал картину «Иней», 7 градусов мороза и трудно: пальцы в перчатках мерзнут. Я написал:

1) «Небольшую зимку»,

2) «Комнату в сумерки, фигуры»,

3) «Розы на фоне инея»,

4) «Зиму, иней, снег, лошадь, фигуры»

и — еще есть 16 вещей, более ранних. Послать их не решаюсь — думаю послать Вам и для Коллегии и музея^[300] с В. В. Рождественским^[301], он через шесть дней едет, свернув в трубку. Лучше было бы на подрамниках.

Ушаков^[302] привез мне фунт в тряпке сырого мыла, как творог, два фунта соли, так как у меня ничего нет, — ее, и все. Я ему сказал, что Вы взяли у Ив. Кондр. три [тысячи] для меня, — он ответил, что он с Вами сочтется??? т. к. я ему дал еще своих, и он ничего мне не купил.

Краски свои я дописываю, это трагедия. Было бы хорошо, если бы Вы прислали специального человека — с ящиком холстов, большой, который у меня с подрамниками на квартире, их там три, мой большой холст тоже там же, предварительно его разрезав согласно размеру подрамников. Нужно скипидару — краски надо купить, больше белил, цвета яркие. Надо нарезать картону для миниатюр штук 50. Для них краски есть. Лаку для миниатюр нужно. Может быть, приедет Б. Н. Заходер^[303].

Прошу, передайте мой привет Федору Ивановичу^[304] и Иоле Игнатьевне^[305]. Может быть, он отпустит Ерину Федоровну^[306]. Я ее душевно люблю и рад был бы, если она у нас погостила и отдохнула; только пусть захватит соли, сахару, свечей — оденется потеплее, на ноги валенки, плед и подушку. В Москву уехал Абрам Ефимович^[307]. Благодарю Вас за письма и сахар. Хотя Вы меня утешаете с Охотиным, но Вяземский^[308] что-то не то…

Итак, я слушаюсь Вас — в Москву не еду, но меня пугает невозможность расходов и отсутствие материалов для работ, т. к. я именно хотел начать писать большие вещи, мне легче держать руку выше, так как на одном размере чувствую сильную боль. Напишу еще, тороплюсь отправить — почта едет завтра в шесть утра.

Кланяюсь всем, сестрам Вашим и Вам.

18 декабря 1919 г.

Ваш Коровин