«То было давно… там… в России…». Книга вторая

[Начало 1920 г.], ст. Удомля, им. Островно

Дорогой Иван Кондратьевич!

Сейчас только пришли переводы из Котлована^[327], там не было меновых знаков, т. е. денег, — хотел просить поехать [в] воскресенье, но у нас тут трудно найти подводу, так как все уехали в город на повинность. Спасибо Вам за хлопоты. Знайте, конечно, что я их принимаю во внимание и хорошо понимаю, что Вы трудитесь. Какая досада, как послать картины мои и миниатюры. Список их посылаю — они лучше значительно исполнены, чем раньше. Много фигур размера 5″ × 2″ – 6″ × 2″, есть две в лист этой бумаги, хотя «Фауст» и меньше.

Где Ф. И. Шаляпин, хотелось бы ему написать.

Самое трудное и тяжелое: это квартира и бедная Анна Станиславовна^[328]. Ведь у меня ничего нет, я все проживаю, здесь цены растут каждый час, дешевле Москвы на ¹/₃. Мой труд я ценю сравнительно с тем, как прожить. Только уж не считая нисколько материалы. Может быть, ко мне отнесутся и милосерднее. Прошу Вас, старайтесь не захворать, тут много больных в соседних деревнях. Жалею, очень жалею, что не жил в Охотине. Работать на улице очень холодно. Миниатюры больше похожи на масляную живопись, чем на темпера, их надо покрыть [n(w)eber или ретуше]. Они компактны и Барбизонской школы, работал — их больше, чем картины, очень затруднен неимением холста и белил. Дома все есть, но как послать. Нельзя ли ко мне на квартиру поместить кого-нибудь из знакомых, попросить Бориса^[329] заходить, но кто будет жить в холоде. Если бы знали Вы, как мне здесь надоело, как бы хотелось быть на юге. Я есть старик больной, а Анна^[330], Господи, как мне ее жаль и Лешу^[331]. Поедемте, пожалуйста, на юг, Кондратьевич! Я устал болеть, болят руки — глаза уже не видят без пенсне. Надеюсь я на получение от Лионского Кредита, все мое сбережение, на это я мог бы прожить и купить красок, холста.

Миниатюры сделаны совершенно из головы, т. е. не с натуры, так же работаны, как и эскизы декораций. Но и там я брал фотографии, а здесь у меня ничего нет, я просто заставил себя выполнить, но не мог, детали забыл. Жаль мне, если разорят мои мольберты и мою муру, ведь оно давало мне как художнику пищу для театра. Я делал всю гамму, весь […] красок — праздник для глаз, а моих маленьких грошовых фарфоров, тряпочек, греческого стекла колечек — так от себя не наберешь колоритов. Неужели и это время так же забывает художника, как и прежнее. Художника интересует полет, и дарит только добро, радость, жизнь. Кому нужен мой хлам, ведь в сущности, правду говоря, я нищий старик, и если и теплится жизнь, то ведь только для труда и искусства, а театру я дал немало.

Ваш Коровин