То было давно…

Из душной мастерской я скоро ушел: лень работать. От жары.

На Тверской, в Английском клубе, куда я забрался, ни души, только старые лакеи в ливреях. На большом длинном столе в дивной зале накрыт стол; сбоку другой, маленький. На нем водка и закуски.

Один я сажусь обедать. Смотрю – входит старый генерал. Присел недалеко. Я выпил рюмку водки – и он, я закусил икрой – и он. Лицо у генерала тонкое и красивое, слегка смугловатое, и есть в нем что-то восточное. Когда он наклонил голову над тарелкой, в больших глазах его мелькнули синие огни и какая-то особая добрая кротость. Думаю: «Генерал наш и не наш – точно бы другой страны».

– Вот, никого нет, – сказал я ему, чтобы начать разговор.

– Должно быть, все разъехались, – ответил он.

– Жара, лето. Понятно… А вот как странно – когда только пусто, я замечаю, какой у нас красивый клуб. Прекрасные залы, библиотека… Здесь дух прежнего. Много было здесь настоящих людей, которые ушли… Я чувствую, слышу здесь шаги Александра Сергеевича Пушкина.

– Да, правда, – ответил генерал. – Отец мой любил этот клуб.

Смуглый генерал сказал слегка по-английски – «клэб».

Я радостно удивился. Смотрел на него и в чертах лица его увидел я как бы брезжущий облик Пушкина.

– Я помню отца не много, – рассказывал мне генерал. – Но помню, что он любил русскую зиму больше лета… И я, представьте, тоже не люблю жары. Петербург мне кажется лучше, чем московская жара.

– Ну как же, генерал, – говорю я, – ведь ваши предки – арапы…

– Арап, а вот, представьте – жары не люблю…

Я засиделся в тот день в клубе с Александром Александровичем Пушкиным…

А дома я узнал, что Кузнецов еще не возвращался.

Потом посыльный принес записку. Пишет какой-то доктор: «Приезжайте немедленно. Необходимо. Мы вместе с Володей Кузнецовым. Убедительно просим и ждем. Сокольники. “Золотой якорь”. Доктор И.И.»

Я подумал-подумал и поехал: все равно, когда такая жара.

В отдельном кабинете деревянного ресторана «Золотой якорь» – пир. Канделябры освещают стол, заставленный винами. Блестит хрусталь бокалов. За столом доктор, присяжный поверенный, архитектор и Володя – приятели мои, все голые, только перевязаны салфетками. Все немножко похожи на банщиков.

– Вот отлично, что приехал, – встретил меня Володя. – Вот это дружба… Понимаешь, это понять надо. Это воздушные ванны… Понимаешь… Спроси Ивана Ивановича. Он клинический врач, не кто-нибудь… Ванны воздушные принимаем.

– Это верно, – обратился ко мне доктор. – Видите в окнах – леса сосновые, резервуар, гениум, сосновый гениум[5]. Извольте видеть: Володя, открой рот, покажи свое нёбо. Смотрите, видите, – говорит доктор. – Нёбо видите?

– Да, черное, – говорю я. – Это только у злых собак бывает.

– Как у собак? – удивился Кузнецов.

– Открой рот, – приказал доктор. – Смотри: это солнечный удар жара, и вы его спаситель! Не будь «Гуниади Янус» – прощай, Володя…

– Слышишь, что доктор говорит? Еще полчаса, и прощай – потому жара. Благодарю друга… – Володя растроганно пожал мне руку, но при этом сказал мне на ухо: – Не верь докторам, чепуха, у меня никаких солнечных ударов. А нёбо мое потому черное и потому изо рта чернила лились, что я, когда от Тарусы ехал, всю дорогу до Москвы одну чернику ел.

Живая тень

Осень. Целый день идет дождь.

Пошел вечером на реку, на перелет уток. Думаю – застрелю утку, приедут приятели, угощу…

Скучный осенний лес ввечеру. Долго стою я у края болота. Вдали за лесом, на дороге, кто-то едет в тарантасе. Не ко мне ли?.. Со свистом быстро пролетели надо мною чирки. Выстрелил. Эх, поздно – загляделся на дорогу. Зря. Ничего не убил.

Уже потемнело. Пошел домой. Вижу, в окнах дома моего свет. Приехал, значит, кто-то. Вхожу в дом. Приятели сидят за столом, а один лежит на тахте. Здороваюсь, а мне говорят:

– У Николая флюс.

Смотрю на лежащего, вижу: действительно разнесло щеку и ротик с черненькими усиками весь набок свернуло. Коля сердито смотрит на меня черными глазками сквозь пенсне.

– Ленька, – говорю я слуге, – надо шалфей заварить. Полоскать шалфеем, помогает.

– Нет, брат, – отвечает больной Коля. – Константин-рыбак нашел деревенское средство. Они знают, брат. Надо котенка к щеке привязать – через час флюс проходит… Пошли мне котенка достать.

Приятели у меня были: композитор Юрий, архитектор Василий Сергеич и присяжный поверенный, музыкант и критик Николай Васильевич Курицын. Все люди замечательные.

Промокнув на охоте, я пошел переодеться в комнату рядом. Вдруг слышу, Коля говорит:

– Надо писать на высочайшее имя так: «Прибегаю к стопам Вашего императорского величества».

– Как глупо, – отвечает ему Юрий. – А еще кандидат прав, адвокат, университет кончил!.. «Прибегаю» – ерунда, глупо. Что же ты прибегаешь-бежишь. Если б ты был борзая собака или лошадь, тогда так. А ты же кандидат прав, пойми же – и бегаешь!

– Юрий прав, – подтверждает, слышу, архитектор Вася. – Надо писать «припадаю к стопам» – понял?

– Ну, нет-с, извините, – протестует Коля. – Припадать я не желаю. Что за рабьи штуки такие. Я дворянин, а не холуй.

– Ты же подданный, – говорит Вася.

– Не подданный, а верноподданный, – поправляет Юрий.