То, что бросается в глаза

Жанин Фукампре нашла его очень красивым, когда он нырнул в машину с лицом в каплях дождя; в слезах любви. Надо вставить ключ и повернуть его, чтобы завестись, шепнул он ей – своим ласковым голосом. Она улыбнулась, сделала, как он сказал, мотор завелся. Он положил руку на ее ладонь, чтобы помочь ей переключиться на первую скорость, и нет, мотор не заглох. Первые километры она вела очень осторожно (около 17 километров в час), а если нас остановят? Нас не остановят; тогда она переключилась на вторую, счастливо вздохнула и тихонько прибавила скорость. С тобой я не боюсь, сказала она. Инструктор, который принимал у меня экзамен, был мерзавцем. Он говорил, что я не из тех девушек, чье место за рулем. Поверните направо, мадемуазель, тихо сказал Артур Дрейфусс, и не забудьте включить поворотник. Она рассмеялась и свернула на авеню Депорте. Затормозите у автобусной остановки. Но это запрещено, мсье. Нет, ничего не запрещено, мадемуазель.

Жанин Фукампре остановила машину у автобусной остановки, и Артур Дрейфусс, распахнув дверцу, расправил под дождем свое большое тело актера, только лучше, достал из кармана несмываемый черный фломастер, и Жанин Фукампре с улыбкой, с любопытством смотрела, как он идет к рекламному плакату, восхваляющему духи «The One» от Дольче и Габбана.

Она увидела, как он подрисовывает усы и смешную бородку под герцога де Гиза к прекрасному лицу Скарлетт Йоханссон, эгерии итальянской четы; потом, бросив на нее довольный взгляд проказника-мальчишки, он замазал слово One внизу плаката огромной цифрой 2.

И тут сердце Жанин забилось так сильно, как в жизни еще не билось; сильнее даже, чем в тот день, когда оно сорвалось с цепи при виде маленькой девочки, которая смеялась, потому что фара ее велосипеда вновь освещала мир.

* * *

Когда они разобрали покупки (Жанин Фукампре не могла удержаться, чтобы не навести свой порядок в кухонных шкафчиках, да и кухню надо бы перекрасить, предложила она, мне нравится желтый, так солнечно; Артур Дрейфусс не мешал ей, даже когда она выбросила в мусорное ведро три щербатых стакана, пригоревшую кастрюльку, смешную рекламную жестяную коробку для спагетти – в которой завалялись всякие ненужные мелочи, монетки-франки прошлого века, пластмассовая ложечка, боб из рождественского пирога, кусочек коры черешни, птичьей вишни, записочка из fortune cookie. Он не мешал ей обустраиваться, осваиваться, распространяться и только лихорадочно вздыхал от восторга всякий раз, когда она поднимала руки, чтобы достать что-нибудь сверху, – то был абсолютно восхитительный жест, от которого выгибался ее бюст, твердела сказочная грудь и дивно напрягались незагорелые икры, ах, боже, какая красота, как мне повезло, думал он, и сердце его заходилось, и на язык просились тысячи слов, тысячелетних и несказанных), итак, когда они разобрали покупки, пришло время сварить кофе, настоящий, а не твой ужасный «Рикоре», Артур, сказала она тем же пленительно теплым голосом, каким Шарлотта (Скарлетт Йоханссон) в «Трудностях перевода» говорит своему мужу Джону: Mm, I love Cristal, let’s have some[81], а тот мямлит в ответ: I gotta go… and I don’t really like champagne[82]; и двое в кухне, которая станет со временем желтой, рассмеялись. Отрадным подарком была эта минута, посвященная лишь себе самой, но смех разом смолк, когда они обнаружили, что забыли купить фильтры для кофе.

Вот тут-то Жанин Фукампре возблагодарила небо и еще больше Артура Дрейфусса за его непреклонность в вопросе о туалетной бумаге: только представь, кофе с запахом сирени, пффуу, бее, вот гадость-то, вот ужас. Несмотря на кусочки целлюлозы, которые, покружившись в их новых чашках Она и Он, печально пошли ко дну, то ли клочки промокашки, то ли снежинки, кофе марагоджип оправдал все ожидания и раскрыл лучшее; это был кофе ароматный и легкий, как мелодия Сьерра-Мадре-де‑Чьяпас, где он долго зрел, и наши два гурмана смаковали его, закрыв глаза, размечтавшись о гватемальских вершинах, о сухих просторах Сахары, о патагонском озере и об индийской глуши – о местах в этом мире без электричества, без телевидения, без кино, без Интернета, без электроники и гарантийного обслуживания, без Скарлетт Йоханссон.

К полудню дождь перестал.

Они добрались до Аббевиля за неполных двадцать минут, и в эти неполные двадцать минут Артуру Дрейфуссу мечталось, будто он за рулем открытого кабриолета рядом с прекрасной Скарлетт Йоханссон, и волосы ее развеваются на ветру, и скулы блестят, гладкие и розовые, как два яблочка pink lady. Жанин Фукампре высунула руку в открытое окно, волосы ее развевались в салоне «Хонды Цивик», она надела коротенькую юбку, подол колыхался и трепетал от ветра, приоткрывая восхитительную белизну бедра, и ей нравилось смущение Артура; Артур Дрейфусс ехал быстро, сосредоточившись на дороге, стараясь избежать эротических отвлечений, столь чреватых авариями.