То, что скрыто

– Эллисон! – зовет отец. – Ты не можешь взять и… – Голос его затихает.

Я поворачиваю в коридорчик, который ведет в спальни. Здесь затхлый воздух; он давит на меня еще сильнее, чем в тюрьме. С трудом преодолеваю порыв спуститься вниз, выбежать на свежий воздух. Дверь в мою комнату закрыта. Я поворачиваю ручку, слышу щелчок… Неяркое вечернее солнце не смягчает удара. Нет больше ни нежно-лиловых стен – их заменила ослепительно-белая краска, – ни пледа в горошек, ни письменного стола. Исчезли мои футбольные кубки, мои голубые ленты, мои фотографии с командой, книжные полки, мягкие игрушки. Все исчезло. Я подавляю рыдания, бегу к шкафу, распахиваю дверцы. Пусто! Ни одежды, ни обуви, ни коробок с сувенирами и подарками… Меня стерли!

Спотыкаясь, я выхожу из комнаты. Напротив – спальня родителей. Я приоткрываю дверь и мельком вижу мать, хотя ее лицо скрыто в тени.

Убегая прочь, я все жду, что они меня окликнут или даже догонят. Нет, ничего подобного. Мне дали уйти. Я злюсь на себя за то, что приняла их отношение так близко к сердцу. Несколько кварталов прохожу пешком. «Дом Гертруды» милях в пяти от родительского дома. Интересно, успею ли я добраться туда к восьми, как велела Олин? Я слышу, как сзади подъезжает машина, и оборачиваюсь. За рулем сидит отец; внутри все сжимается в надежде, хотя я досадую на себя.

– Эллисон, – говорит он в открытое окошко, – садись, я тебя подвезу.

Мне хочется сесть в машину, но я не собираюсь так легко все спустить ему с рук.

– Очевидно, вы с мамой не хотите иметь со мной ничего общего, так что не утруждай себя. – Я снова шагаю по улице, направляясь к «Дому Гертруды».

Отец медленно едет за мной.

– Эллисон! – зовет он. – Повторяю последний раз. Пожалуйста, садись в машину.

Я долго и пристально смотрю на него и сажусь на переднее пассажирское сиденье. Он выключает зажигание, поворачивается ко мне, трет лицо.

– Эллисон, прошу тебя, взгляни на произошедшее с нашей точки зрения. Нам с мамой пришлось очень тяжело.

– Но я… – начинаю я.

Отец меня перебивает:

– Позволь, я договорю. Нам с мамой пришлось очень нелегко. Наконец мы обрели некоторое… – в его взгляде мольба, – равновесие, так сказать, душевное спокойствие.

Он хочет, чтобы я облегчила ему задачу, сказала, что я понимаю, почему они, «так сказать», списали меня со счетов. В некотором смысле я действительно их понимаю, но от этого мне не становится легче. Они покончили со мной. Я для них не существую.

– Ладно, папа, я все понимаю. – Я грустно улыбаюсь. – Передай маме, что я все понимаю.

Отец вздыхает и заводит мотор. Когда мы подъезжаем к «Дому Гертруды», он открывает багажник.

– Тебе помочь внести коробки? – спрашивает он.

– Нет, я сама, – отвечаю я.

Он вздыхает с облегчением. Я по одной достаю из багажника коробки, набитые одеждой, и ставлю на тротуар.

– Спасибо, папа, – говорю я. – Передавай от меня привет маме.

– Передам, – говорит он, достает из кармана зажим для денег и вытаскивает несколько купюр. – Вот, возьми.

– Это не обязательно, – говорю я.

– Нет уж, пожалуйста. Мы хотим, чтобы ты взяла. – Он втискивает мне в руку деньги. – Удачи на новой работе!

– Спасибо, – с трудом выговариваю я, и у меня сжимается горло.

Я смотрю ему вслед. Стою на одном месте долго-долго. Потом мне на плечо ложится чья-то рука. Я оборачиваюсь, ожидая увидеть Олин, но вижу Би. Рядом с ней стоит Табата; покачиваются ее многочисленные серьги.

– Как ты? – спрашивает Би.

– Нормально. – Я смахиваю слезы, надеясь, что они ничего не заметили.

Би нагибается и своими жилистыми, сильными руками поднимает коробку. Табата следует ее примеру. Если честно, мне сейчас совсем не нормально. Даже наоборот.

Чарм

Чарм заезжает в продовольственный магазин, покупает в кондитерском отделе яблочный пирог и ведерко ванильного мороженого. Первый ее порыв – взять самое дешевое мороженое, какое только есть, – ведь, скорее всего, она сбежит от матери еще до десерта. Но тогда мать как бы невзначай громко поинтересуется, нет ли у Гаса и Чарм финансовых затруднений – надо же, а ведь Гасу после развода достался дом! Чарм знает, что она не имеет права транжирить деньги на дорогое мороженое; мать решит, что она задается. Значит, надо выбрать что-то среднее.

Риэнн встречает Чарм на пороге и крепко обнимает ее. Бинкс берет у нее пирог и мороженое и неуклюже хлопает по плечу.

– Как я рада тебя видеть, Чарм! – говорит Риэнн.

Она заметно пополнела. Когда-то великолепная фигура начала расплываться, волосы как пакля. Если только они не выгорели на солнце, их явно пережгли в парикмахерской во время осветления. В уголках глаз, несмотря на толстый слой тонального крема, заметны морщинки. Чарм с трудом преодолевает желание послюнить палец и стереть их.

Мать расстаралась к ее приходу. Стол на маленькой кухоньке накрыт скатертью в цветочек, горят свечи.

– Ух ты! – восклицает Чарм, озираясь. – По какому случаю?

– Входи, садись. Ужин готов. Давайте поедим, пока горячее. – Мать подталкивает ее к столу.

– Ладно, ладно! – осторожно смеется Чарм и садится. – Как вкусно пахнет! – великодушно замечает она.