То о том, то об этом. Рассказы

В ту ночь ей приснился храм. Это был вроде как храм храмов, конечная станция истины, объединяющая все существующие официальные и неофициальные конфессии, все духовные разыскания человечества. Выглядел он почему-то как один из сараев во дворе у бабушки, где она бывала в детстве, – небольшое сумеречное помещение с деревянными стенами, маленькими серыми паучками, оплетшими углы твердой густой паутиной, и очень мутным квадратным оконцем, сообщавшимся не то с летней кухней, не то с другим сараем. Когда они с двоюродным братом Симой его обнаружили, то решили непременно найти такое взаимное положение, чтобы посмотреть сквозь него друг на друга. Механика процесса оказалась необычайно для такого простого предмета сложной. Возможно, это было даже не одно оконце, а два или три. Всё ж таки волшебный трюк состоялся. Она прекрасно помнила, как ставшая далёкой, прелестной и новой, дорисованная грязью и неровностями толстого зеленоватого стекла фигура брата с кинематографичной немотой покачивает рукой, и хотя никак невозможно было разглядеть, куда он смотрит, она знала, с той же уверенностью, с которой знает иногда о вещах в своих снах, что смотрит он на неё, что тоже видит её. Оконце выглядело точно так же, только теперь она не знала, что обнаружит, если заглянет в него, а заглянуть хотелось страстно, предмет этот приводил её в восторг и в то же время казался жутким. Даже пузатые галоши и треснувшее от сырости корыто были теми же самыми. Так выглядел храм внутри. А снаружи он не выглядел никак, потому что снаружи у него не было, только внутри.

Небольшая каменная церковь, расположенная за чертой города, имела странное название, в честь какой-то малоизвестной святой. Белый в рытвинах восьмерик с шатром кончался маленькой чёрной луковкой. Никого, кроме продавщицы свечей, внутри не оказалось. Было тёмно-серо и прохладно. Она процокала к иконостасу. Немного потопталась перед ним, пытаясь различить знакомых персонажей. Под её башмаком что-то влажно хрустнуло (подвальный изопод? улитка?). Она вышла. От паперти тянулась тропинка в поле, зазывная соблазнительность которой усиливалась только что пережитыми неловкостью и лёгким приступом клаустрофобии. Чем дольше она шла, тем большее наслаждение получала оттого, как ладно и свободно двигаются её ноги, как будто она была каким-нибудь сильным и красивым лесным животным, наподобие зайца или вепря. Когда ширь вокруг развернулась настолько, что стала напоминать глубь, она остановилась. Перекрывавшие друг друга внахлёст ландшафты сливались на горизонте в одну сплошную синюю пелену, почти не отличимую от неба. Вглядываться в неё было скучно. Тут и там розовели островки иван-чая. Ей захотелось, чтобы после смерти её принесли сюда, аккуратно, на руках, как живую, и оставили лежать в этих тёплых, ароматных, бесконечных пространствах, как есть, без гроба, без закапывания, без унизительных маркировок с именем и датами, похожими на сроки годности продуктов в магазине. Это было бы подобно тому, как утомленное от долгой физической работы тело  утопает в дремотной неге, неуловимо и безболезненно совершая свой неразгаданный переход в другие формы, только то будут формы ещё более другие, совсем другие – безвременные и беспространственные, беспредметные и безосновательные, бессубъектные и безобъектные, безграничные и безудержные, бесконечные и безначальные, бестолковые и безалаберные, короче говоря, по-настоящему другие.

Было бы не совсем верно сказать, что этого человека она просто «видела» во сне, – в довольно значительной степени она этим человеком и была, что, тем не менее, не делало его образ сколько-нибудь ясным. Он представал перед ней всегда только частично, по сути, одним только рукавом полосатого пиджака, тогда как всё остальное оставалось скрытым за толстым стволом дуба и под сенью его густой кроны, превращавшей сумерки в абсолютную тьму. А о том, что она сама была им, свидетельствовало отчётливое убеждение, что никогда и ни при каких обстоятельствах невозможно выйти и явить себя целиком той, что наблюдает извне, а также осведомлённость о наличествующей в ушах и под ногтями грязи.

Ни один из прохожих ни в лесопарке, ни на пути к нему не имел ничего общего с рукавом. Идти домой было ещё слишком рано, и она отправилась в торговый центр, который, к слову, был очень похож на лес. И тут, и там, она пребывала в приятной ей обособленности, которую не нарушала возможность многое видеть, слышать и ощупывать. Уже около полугода она не покупала себе почти ничего, кроме магазинной еды и предметов первой необходимости, так что тот вечный внутренний зуд, который заставлял её когда-то тратить больше, чем следует, рисковал теперь достигнуть удовлетворения, не отягощенного чувством вины. Вещи, в отличие от многого другого, не стали волновать её с годами меньше. В некотором смысле, думала она, ничего, кроме них, ведь у неё и нет. Из торгового центра она вышла в последний час перед закрытием. На ней был новый полосатый пиджак.