То «заика», то «золотуха»

Читая вслух, Ана еле заметно улыбается и сжимает твою левую ладонь в своей же правой, пока и левой же, в свою очередь, придерживает книгу, удерживая её большим пальцем раскрытые страницы, уперев его подушечку изнутри и в корешок же книги, имеющей и так, и без того — свою белую картонную закладку меж страниц: в виде и какой-то уже её замыто-засаленной бирки от одежды! Но ты снова — не чувствуешь. И не почувствуешь этого. И она это так же — понимает! А ты и всё равно же — благодарна. И тепло улыбаешься в ответ. Ведь и знаешь — зачем она это делает: не чтобы не отсвечивала ты — а она. И без слов — киваешь, будто ещё и между строк, соглашаясь и с ней, и тут же с собой: со своей же реакцией — на этот самый её простой, да и самый же «простецкий» жест. Ведь и если счастлива она — счастлива и ты! Так просто и… Одновременно — так сложно! Затем — закрываешь глаза и улыбаешься шире. Пока и в палату же почти следом — заходят и твои же родственники: мама Татьяна и бабушка Вера! Всё те же твои, хоть уже и «воображаемые», чёрточки и насечки — на двери… Показатели того — кем и какой ты станешь: сначала — через тридцать лет, а после — и через пятьдесят. А может, и не станешь! И не потому, что… В общем! Оставив — свой цвет волос: но и отрезав их — чуть короче! Придерживаясь понимания — о неправильной еде и таком же питании, что: «В жизни нужно попробовать — всё и в таких же количествах-качествах!». Отдавая предпочтение — спортивному стилю: единственному — в который сможешь влезть. Никакого негатива. Как факт! Самая большая — белая футболка. Такие же — тёмно-синие джинсы. И, «в тон», серые же кроссовки. Как у мамы! Ну или отрежешь волосы — совсем коротко и… обесцветишь! Ограничивая себя — во всём и… ссыхаясь на глазах. Придерживаясь — классических цветных пиджаков. И юбок — ниже колена. Как и туфель — на невысоком каблуке. Как у бабушки! Они — на цыпочках, и с «гостинцами» же наперевес, крадутся через всю палату: всё так же шурша и скрипя — белыми халатами, застёгнутыми уже и на все же пуговицы; и с белыми же бахилами на ногах. С перебором! Но… «Но»! «Золотая середина» — не ваше! И ты вдруг — как-то тяжело вздыхаешь и так же нервно вздрагиваешь. Что ж… И я же делаю — то же самое! Но и вряд ли в этот же самый момент — мы думаем об одном и том же. Ведь… И ты, скорее всего, в очередной же раз — сдерживаешь тот или иной болезненный позыв-порыв в себе. А я… Отмечаю превратности судьбы! В виде и этих же самых всё двух женщин — как твоего, «не за горами-лесами», будущего. Но и вот только почему-то одновременно — прошлого и настоящего! Ты же будто — и идёшь за ними; и будто — от одной к другой. Сейчас ты — между и… та самая же «золотая середина»… почему бы и не «открыть» в себе исключение «под конец»: «Как не умереть от анарексии. И тут же — не затеряться в тучности тела же!».

Ну а когда уже и я, наконец, отстраняюсь и отхожу от своих же собственных мыслей — ты дышишь всё тяжелее; и кашляешь — чаще. Так ещё и тебя же всю — трясёт, прямо-таки со- и «вытрясая»: как внешне и снаружи, так и внутре-изнутри!

В ту же секунду — я подлетаю и сжимаю обеими руками твою правую ладонь. Тебя снова — колотит! Но… Почему — сейчас? Сейчас же — «день»! Ты же — не… Нет!.. Слышу — сокращение твоего сердца: оно бьётся — всё медленнее и медленнее. Спокойнее и… тише. «Покойнее» и… размереннее! Почти и — неслышно… Затухая! Удар — в минуту. Удар — в две… Удар — в пять минут! Циферблат белых настенных часов с чёрными цифрами — убивает: чёрные стрелки будто бы и специально — движутся медленно! Но и, на самом-то деле, это ты — дышишь всё медленней и медленней! Затем — по твоей левой щеке скатывается одинокая слеза. После — и по правой… И вот — они текут равно и потоком! Ты распахиваешь глаза — и, осмотрев палату, находишь встревоженные глаза всех видимых собравшихся здесь и сейчас около тебя; и не только:

— Простите! Я… Я люблю вас и… Прощайте! — Твои чёрные зрачки останавливаются — в положении: «вперёд». Смотря на всех и… не видя же «никого»! Пока и на тумбе же тем временем — пищит кардиомонитор: сообщая об остановке сердца!