«Тобаго» меняет курс. Три дня в Криспорте. «24-25» не возвращается

Квиесис взглянул на струйку дыма. В неосвещенной каюте она казалась совсем белой. Белой и прямой, как дорога, которая постепенно расширяется. Как хорошо, что Алисонька вместе с ним на судне! Ничего больше не связывает его с Латвией — ни семья, ни имущество. Он чувствует себя еще достаточно молодым, чтобы найти в Сантаринге свою вторую родину...

Корпус судна дрогнул. Квиесис подбежал к иллюминатору. Ему почудилось, будто волны стали разворачиваться и менять направление. Нет, море оставалось на месте. Квиесис все понял. Разворачивалось судно. Его нос уваливал в обратную сторону от Сантаринга. Внезапно, без предупреждения, даже без митинга. Для этого может быть единственный повод — Дрезинь догадался о смысле телеграммы. Понял, что в Сантаринге игра будет проиграна.

Теперь проиграна его, Квиесиса, игра. Повертывается не только «Тобаго». Повертывается вся жизнь, его жизнь. Сердце вдруг стало останавливаться. Пришлось ухватиться за стол. Судно меняет курс. В Сантаринг не попасть. «Тобаго» не вернуть. Сердце забилось снова. Вяло, с перебоями. Круговорот крови возобновился. Вместе с жизнью возвращалась надежда. Слабая, но все-таки надежда. Надо переговорить с Алисой. Сию же минуту. В ее жилах тоже течет кровь Квиесисов...

— Алиса, нам надо поговорить, дорогая. — Эту фразу Квиесис повторял, как молитву. Повторял до тех пор, пока Алиса не проснулась. Рукой она заслонила глаза от яркого света.

— Я не могу... не хочу... после всего, что произошло, — срывалось с ее губ. — Остров Хуана! До смерти не забуду это жуткие слово! Какой отец пошел бы на это?.. Ты знал, что я люблю его, и все-таки...

Квиесис не уловил настроения Алисы. Он потел, волновался. Он чувствовал себя как на ответственном деловом заседании. Одно неосторожное слово — и ты на пороге банкротства.

— Паруп... Это он насоветовал. Заморочил мне голову начисто, когда сватался за тебя.

Унылый тон отца окончательно разбудил Алису.

— Да не он, а дома его заморочили тебе голову.

— Да, да, так оно и есть, признаюсь. Плохим отцом был я для тебя, Алиса. Но, слава богу, от Парупа теперь отделались. Теперь буду другим человеком.

— Ты?

— Да, теперь я понимаю, что едва не сделал тебя несчастной. Не по своей воле, Алиса, поверь, дорогая. Тогда я еще не знал, что за человек Дрезинь. Он такой отзывчивый, а главное — он тебя любит...

Алиса стремительно поднялась и села, обхватив колени руками. Попробовала расшифровать выражение отцовского лица.

— Что с тобой вдруг?

— Не знаешь разве? Они повернули «Тобаго» обратно на Ригу. Алиса, дорогая, мы должны что-то предпринять...

Алиса пожала плечами.

— Не знаю. Он уже не такой, каким был вчера.

— Опомнись! Про что ты говоришь? Ах да, ты о Павиле... Ничего, девочка, это все еще поправимо.

— Поправимо?

— Ну да, скажи, что я согласен. Пусть забирает судно... в счет твоего приданого... В Сантаринге сыграем свадьбу.

Алиса удивленно уставилась на Квиесиса.

— Ты согласился бы отдать меня ему?.. Коммунисту?.. Человеку, которого ты ненавидишь и не можешь не ненавидеть?

— А что же делать, милая? Мы должны попасть в Сантаринг! «Тобаго» нельзя выпускать из наших рук!.. «Тобаго» — это моя жизнь... Мало ли кому приходится мириться с немилым зятем? Надеюсь, ты меня поняла?

— Да, поняла. Жаль мне тебя.

— Хотя бы из жалости, все равно.,. Ведь ты не стала бы доискиваться, почему он берет тебя? Когда любишь — гордость неуместна. Поговоришь с ним?

— Это бессмысленно. Он не захочет. А даже если бы и согласился — что команда скажет?..

— Он согласится, он не смеет не согласиться. В этом наша единственная надежда. Он обязан тебе жизнью, он не имеет права отказаться. А с командой он все уладит... Одевайся, родная! Ты должна сейчас же пойти к нему! Нет, лучше прямо так, как есть...

— Товар в прозрачной целлофановой упаковке, — усмехнулась Алиса.

— Что ты сказала?

Алиса не ответила. Она плакала.

— Ну не плачь, иди же! — торопил ее Квиесис. — Хотя нет, это кстати, плачь! Заплаканные глаза значат больше, чем слова.

— Никуда я не пойду, — сказала Алиса. — Если хочешь, ступай сам.

Свадруп не знал, что решение о перемене курса принято без согласия команды — на первое собрание его тоже никто не позвал. Он знал лишь, что судно идет не в Сантаринг. Что оно идет в Латвию. В Латвию, где вместо вождя теперь хозяйничают разные цепуритисы. Тогда уж лучше вплавь к американскому берегу. Или на дно вместе с пароходом. Надежда на Квиесиса лопнула. Чтобы найти выход из нынешнего положения, нужна другая хватка. И такая хватка есть у Парупа.

Свадрупу не пришлось долго барабанить. Со вчерашнего дня Паруп не смыкал глаз. Шагал из угла в угол в своем застенке и ковал планы освобождения. Останавливался у иллюминатора и неподвижным взором всматривался в даль. В даль, скрытую непроницаемым мраком. В даль недосягаемую — до тех пор, пока он здесь взаперти. Пока наверху у власти Дрезинь.

— Господин Паруп!

— Черт возьми, где вас носило столько времени? Что происходит на корабле? Куда мы идем?

— Все полетело к чертям. Господин Квиесис послал радиограмму, а они решили не заходить в Сантаринг.