«Тобаго» меняет курс. Три дня в Криспорте. «24-25» не возвращается

Квиесис самодовольно улыбнулся. Он представил себе шурина в момент получения радиограммы. Шурин сидит в кресле-качалке на веранде своей виллы. На столе тихо жужжит вентилятор. В тонком бокале с апельсиновым соком тает кубик льда. Негр соскакивает с неоседланного коня. Обнажая в улыбке белоснежные зубы, подает радиограмму. Шурин вскрывает бланк, читает. «Судно больше не принадлежит мне. Уплатить долги Американо-Сантарингской торговой компании не могу. Квиесис». Шурин не понимает, в чем дело. Неторопливо допивает апельсиновый сок. Сплевывает остаток льда. На раскаленном полу он мигом обращается в воду. Еще мгновение, и вода уже испарилась, пропала. Исчезают и складки на лбу шурина. Шурин человек бывалый. Человек, который прочитывает газеты от первой до последней страницы — и биржевые сводки, и информацию о событиях в политике. Не зря его назначили консулом Латвии. Он все поймет. Ему ясно, что надо делать, чтобы спасти судно. Он не теряет ни минуты. Подходит к телефону. Звонит в одно учреждение, в другое. Четким, уверенным голосом отдает распоряжения. Затем садится в автомобиль и едет в Сантаринг… «Тобаго» тоже идет в Сантаринг. Квиесис улыбнулся. Предаваться отчаянию не было ни малейшего основания.

Дрезинь спал беспокойно. Тревожные, отрывочные видения сменяли друг друга. Он видел, как «Тобаго» входит в Рижский порт. На набережной алые знамена, толпа, много знакомых лиц… Нет, это не Рига! Судно ошвартовалось в Сантаринге. Все лица сливаются в одно. В лицо с чертами Квиесиса. Квиесис благодушно улыбается. «Ну вот, дорогой зятек, — говорит он. — Вот мы и в Сантаринге. А ты говорил… А ты не верил…» Кто-то словно молотом вгонял эти слова, как гвозди, в его мозг.

Дрезинь проснулся с головной болью. Долго не мог понять, с чего бы это. Может быть, причина в дурацких сновидениях? Он вышел на палубу. Прохладная свежесть океана быстро проникла под спортивную рубашку и полотняные штаны. Холодок разогнал остатки сна. Дрезинь вспомнил о телеграмме. Он вошел в пустой камбуз, попил и вернулся на палубу. Затем для чего-то спустился в кубрик мотористов. Открыл дверь. Кто-то сладко похрапывал. Ровно вздымались полосатые тельняшки. Дрезинь опять вышел на свежий воздух. Через световой люк заглянул в машинное отделение. Антон неторопливо водил масляной тряпкой по блестящему металлу. Август, подтянув к подбородку колени, взгромоздился с ногами на табурет. На коленях лежала книга. Сверху трудно было понять, читает он или дремлет. Дрезинь пошел дальше. Маршрут ночного обхода вел его наверх. Капитанский мостик был погружен в темноту, лишь в штурманской рубке тускло светила лампочка на компасе. В бледном отсвете вырисовывалась тень человека. По небрежной позе можно было угадать в нем Галениека. Кроме вахтенных, все спали. Спали глубоким, давно заслуженным сном. Лишь Дрезинь в бессоннице слонялся по судну. С бака на ют. С юта опять на бак.

Уже в который раз он проходил мимо кают-компании. Большие иллюминаторы освещены. Дрезинь не придавал этому значения. Наверно, Валлия забыла выключить электричество. Этот свет как-то странно беспокоил и волновал. Дрезинь приподнялся на цыпочках и заглянул в кают-компанию. В кресле сидит Квиесис, удобно откинулся на спинку, шелковая сорочка расстегнута, чтобы струя воздуха от настольного вентилятора освежала тело. Сидит и благодушно улыбается.

Эта улыбка подействовала на Дрезиня как выстрел. Смутное предчувствие опасности стало явным. Приглушенный ритмический стук дизелей превратился в грохочущие точки и тире радиотелеграфа.

«Судно больше не принадлежит мне. Уплатить долги Американо-Сантарингской торговой компании не могу… Уплатить долги не могу! Уплатить долги не могу!» — выколачивают дизели. Буква за буквой. Снова и снова. Каждый удар — оборот винта за кормой. Каждый оборот приближает к Сантарингу.

Дрезинь думал. Это раздумье было схоже с тяжким физическим усилием. Он силился вникнуть в Квиесисову улыбку. Старался понять, какая подлость притаилась за этими улыбчатыми морщинками. И тут он вдруг вспомнил, что Алиса по какому-то поводу упоминала о долгах отца. Это было в те сутки, когда он скрывался в ее каюте. Говорили много и о разном. Дрезинь искал выход из создавшегося положения, Алиса переживала кризис в своих отношениях с Парупом. В этих разговорах упоминание о долгах господина Квиесиса было какой-то третьестепенной деталью, и в одно ухо влетело, в другое вылетело. И вот этот маленький штрих вдруг приобрел противоестественные размеры. Что сказала Алиса, в связи с чем? Постепенно в запыленном оконце памяти забрезжил свет. Так вот к чему это было сказано! Алиса говорила о характере отца. И говорила она отнюдь не о долгах, а о том, что отец принципиальный противник влезания в долги. За исключением государственного кредита, предоставленного ему на приобретение «Тобаго», он никогда в жизни не подписал ни одного векселя.