«Тобаго» меняет курс. Три дня в Криспорте. «24-25» не возвращается

Эти раздумья не мешают Тайминю изучать внимательным взглядом зажатое скалами русло реки, по которому теплоход идет медленно, точно ощупью. Несведущему человеку спокойная гладь реки покажется вполне безопасной и миролюбивой. А Тайминь знает, что едва заметные струйки местами наводящие рябь на зеркало воды сигнализируют о подводном камне; там же, где вода словно в дремоте остановилась, — скрыта опасная банка. Управление кораблем в этих условиях требуют колоссального напряжения, и Тайминь видит не дальше, чем на ближайшие пятьдесят саженей, которые предстоит пройти в следующую минуту. Чайкин, чьи мускулистые руки поворачивают штурвал, вообще старается не глядеть вперед — сейчас ничто не должно отвлекать его внимания.

На лице Тайминя не заметно ни малейших признаков волнения; вполголоса он подает команды рулевому. Точно также спокойны капитан и его первый помощник, словно приросший к поручням мостика. Однако достаточно проследить за его взглядами, которые поочередно устремляются то на скалистые извивы пустынного берега, то на подавшуюся вперед фигуру Тайминя, чтобы почувствовать, сколько тревоги и волнения кроется за внешним хладнокровием. Свободные от вахты матросы и мотористы стоят у фальшборта. Как правило, приближение к порту сопровождается веселым гомоном на палубе, смехом и прибаутками. Сегодня же — тишина, все понимают, что значит идти без настоящего лоцмана но труднейшему фарватеру. Малейшая невнимательность, крохотный просчет — и судно налетит на скалу.

Стоящие у борта моряки крепче вцепляются в стальной поручень. Течение сносит корабль к берегу. Все ближе, ближе. Волны с грохотом и ревом разбиваются о каменные утесы, закручиваются воронками у отвесных скал.

Чайкин вопросительно поглядывает на Тайминя. Ему кажется, что давно пора бы увалить вправо. А в памяти Тайминя воскресает не раз слышанное предупреждение Берлинга: «Это самое опасное место на фарватере; кто здесь поддастся страху, тот никогда не станет настоящим лоцманом». Только под самым берегом достаточная глубина для судов такого тоннажа. И потому Тайминь не реагирует на взгляд Чайкина. Берег быстро надвигается. Отвесной черной стеной вырастает он прямо на носу. Уже ясно видны обросшие мхом камни и чайки, с криками покидающие свои гнезда по мере приближения корабля. Еще немного — и форштевень «Советской Латвии» врежется в утесы. Но тут-то, словно время, необходимое для маневра, рассчитано по хронометражу до десятых долей секунды, Тайминь отдает долгожданную команду:

— Право на борт! — Приказ звучит так же спокойно, как и все предыдущие, Тайминь даже не повышает голоса.

Чайкин бешено вращает штурвал, наваливается всем весом на рукоятки, но, кажется, усилия его запоздали. Вот-вот штевень судна соприкоснется со скалой. Реакция Тайминя молниеносна. Чайкин отлетает в сторону. Поняв, что матросу не справиться, Тайминь отталкивает его, перебрасывает рычаг хода и всем телом наваливается на штурвал; неуловимо резким и точным движением ставит судно против течения. Послушное его могучим рукам судно уходит из-под нависших скал. Лишь теперь видно, в какой опасной близости прошли они от обозначенного буруном и белой пеной рифа. Команда облегченно вздыхает. Капитан поправляет фуражку. Дубов раскуривает потухшую трубку. Тайминь вытирает ладонью потный лоб и, передавая штурвал Чайкину, говорит:

— Ты извини! Я тебя, часом, не зашиб?

— Самую малость. — Чайкин виновато почесывает затылок. — Аж искры посыпались! Сперва даже не понял, подумал, вмазались в берег.

— Еще бы чуть, — улыбается Тайминь. — Полсекунды все решило… Теперь можно будет немного перевести дух… Держи на третий буй!

— Есть держать на третий буй! — повторяет Чайкин и с восхищением смотрит на Тайминя. — Вот это моряк!