Тобой расцвеченная жизнь (СИ)

— Ты обещала, что мы вернемся домой! — игнорирует он слова Патрика, обрушив всю силу негодования на свою мать. — Обещала, что сразу после операции... если все будет хорошо, мы уедем из этого долбаного Виндсбаха и вернемся домой. И что, теперь ты готова остаться здесь хоть навсегда?! Ты обманула меня. Ты всех обманула, лживая... — он давится невысказанным ругательством, выскакивает из-за стола и через секунду хлопает входной дверью.

Рената сидит с серым, осунувшимся лицом, и Патрик встает, неловко похлопывая ее по плечу. В знак поддержки, успокоения... Когда мы встречаемся с ней глазами, я замечаю в них безмолвный крик о помощи, и потому говорю:

— Я догоню его и верну домой.

Понятия не имею, как я это сделаю, однако выскакиваю за порог и бегу за быстро удаляющейся спиной Лукаса, облаченной в толстовку с накинутым на голову капюшоном.

— Лукас, постой.

Он не оборачивается, и мне приходится коснуться его руки, что воспринимается им, как нападение. Паренек дергает плечом, а потом разворачивается ко мне с перекошенным мукой лицом... Мне даже кажется, что он плакал.

— Чего пристала? — орет он в сердцах. — Отвали от меня, дура безмозглая. Думал, мы с тобой на одной стороне, а ты... Ты тоже меня предала!

От его напора дар речи буквально оставляет меня, оскорбления не так страшны, как обвинение в предательстве... Вот это, действительно, больно: обвинение, которым я и сама костерю себе ежечасно.

— Не понимаю, о чем ты говоришь, — лепечу совсем тихо, испуганная ненавистью в его глазах.

— Не понимает она, — передразнивает Лукас издевательским тоном. — Мама, в кой-то веке, собралась возвратиться домой, а ты заставляешь ее передумать... По-твоему, так поступают настоящие друзья? По-твоему, они идут против своих? Ну, хочешь сказать, что это не предательство...

«Настоящие друзья»... Именно эти слова удивляют меня больше всего. Так мы с Лукасом друзья? Я и подумать о таком не могла. Странные же у него понятия о дружбе... Колючий взгляд и насмешки одной другой краше.

— Так ты из-за этого так рассердился?

— А тебе мало? — вскидывается подросток. И почти шипит: — Я домой хочу. Мне осточертело в этом гиблом захолустье.

Тогда я решаюсь привести самый верный, как мне кажется, довод из всех, однако только вызываю бурю... Еще более яростную, чем прежде.

— Но здесь твой отец, — произношу я, и лицо Лукаса расцветает пугающей улыбкой:

— Никакой он мне не отец, если хочешь знать. Так что выдохни и забудь...

— Не понимаю.

— Ты тугодумка? — ерничает подросток. — Твой Патрик — мне не отец. Мамашка придумала все это, чтобы только пристроить меня в добрые руки... Боялась, что умрет во время операции (моя бабка так окачурилась, отсюда и фобия, понимаешь?), и я останусь сиротой, никому ненужной... А тут как раз старая знакомая поведала маме о Патрике, приютившем у себя брата новой подружки, Линуса то бишь, вот она и смекнула, что раз Патрик не выставил чужого ребенка, то уж «своего», — он изображает пальцами кавычки, — и подавно не бросит.

Не могу поверить... Просто стою и хлопаю глазами, не зная, что и сказать. А Лукас, полностью довольный произведенным эффектом, тычет пальцем в сторону дома и приказывает:

— А теперь иди и выстави эту обманщицу за дверь. Выброси ее вещички за порог... Можешь даже припечатать парочкой словечек. Разрешаю... — И так как я молчу, продолжает: — Если не веришь, посмотри в документах: там вообще какой-то левый мужик записан. Я даже в глаза его никогда не видел. А вообще достаточно в зеркало глянуть: мы с Патриком абсолютно не похожи. Разве ты сама этого не замечала? А если тебе и этого мало, — решает добить меня несносный ребенок, — то просто хочу, чтобы ты знала: они целовались. — Заглядывает прямо в глаза, выискивая признаки гнева или недовольства — их нет. — Они целовались, — повторяет Лукас. — Кажется, мамашке припомнилось былое чувство... Ну, чего молчишь? Совсем ошалела, что ли? Отвечай уже.

Мне нечего ответить — разворачиваюсь и иду обратно к дому. Поднимаюсь на порог, прохожу мимо столовой, в которой Патрик по-прежнему утешает несчастную Ренату, поднимаюсь в комнату и нахожу хорошо спрятанную коробку с письмами Килиана... Я прочитала только самое первое, и теперь распечатываю второе.

«Дорогая Ева, помнишь тот день, когда я возил тебя лакомиться клубникой и загорать на пляже в компании своих друзей... Я часто вспоминаю, какой красивой ты тогда была, особенно с клубничным соком на губах — мне нестерпимо хотелось тебя поцеловать, только я так и не решился. Просто потому что ты не была готова... Ты не любила меня тогда. А теперь, любишь ли ты меня хотя бы чуть-чуть? Иногда мне кажется, что да, особенно если замечаю твой взгляд, устремленный на меня как бы в задумчивости... Неявно для тебя самой. Уверен, ты и сама не отдаешь себе в этом отчета.

С тех пор клубника неотрывно связана для меня с тобой, Евой Мессинг, маленькой девочкой, затерявшейся в своем прошлом... Девушкой, каким-то образом расцвечившей мою жизнь яркими красками, и заставившей посмотреть на мир другими глазами.