Точка

Дирижер по фамилии Попенко преподавал на дирижерско-хоровом отделении в их училище и руководил также студенческим оркестром, где на клавишах сидела третьекурсница Светка. Она очень старалась и была от музыки завороженной, «на весь череп головы», как сама потом рассказывала на точке девчонкам из московского окружения. И ей очень нравился педагог Попенко за небывалое умение извлекать из студентов драгоценные по звучанию оркестровые интонации там, где у других не получалось так и близко. Родом Попенко был из Ростова-на-Дону и потому немного «гэкал» и нарушал привычный для Светки человеческий выговор и общий строй речи. Светку, впрочем, это не смущало, а даже умиляло, ей казалось, так нежней, загадочней и игривей и делается специально для неё, чтобы таким оригинальным образом обратить на себя внимание. Интерес её не остался незамеченным педагогом-дирижером, и Попенко не преминул этим удобным фактом воспользоваться. К тому времени дирижер был уже извращенцем со стажем и имел опыт втягивания в совместное времяпрепровождение не одной неустойчивой души обоего пола, возраста, веса, а также неокрепшего интеллекта. И опыт этот сбоев практически не давал — редко, разве что, когда к делу примешивалась ненужная любовь и продолжала устойчиво портить обедню участникам праздника. Но и выбор тоже мог упасть не на всякого, от партнерши всенепременно требовалось нужное сочетание слабости и силы, неугомонное содержание и простодушная форма.

Для начала Попенко пригласил Светку к себе в однушку на окраине Москвы, выставил пиво и прочел лекцию о вреде одиночества для музыкально одаренных людей. Пиво подействовало, и в теорию Светка поверила очень сильно, но в тот раз лекция этим и ограничилась. На прощанье Попенко прижал свою щеку к Светкиной и ненадолго замер, без каких-либо звуков вообще. Потом ещё долго щека её пахла приторным запахом дирижера, но это ей нравилось, и запах, и сам он, его талант и участливость к способностям студентки.

Дальше всё было быстрее, потому что ко второму визиту в однушку Светка была влюблена в педагога по дирхору, как коза в батон с изюмом. Попенко налил Светке вина, чтобы переход от пива к извращениям осуществлялся плавным образом, постепенно, взял её на руки и положил на постель. Светку била истерика, она дрожала, любила и ждала, но Попенко не спешил. Он медленно раздевал девушку, так же не спеша освобождался от одежды сам и медленно, словно преодолевая отсутствующее совершенно Светкино сопротивление, с большим трудом сумел забраться к ней вовнутрь. Девушкой Светка не была с десятого класса, поэтому немного удивилась такой заботе и мягкотелости старшего друга, тут же прервавшего объятья без особого для себя результата.

— Вот видишь, — сказал он Светке с лёгкой укоризной, натягивая на себя брюки.

Светка перепугалась и тоже стала одеваться:

— Что? — в волнении спросила она. — Что я не так делала?

— Всё, — ответил огорченный Попенко и снова подлил ей вина. — У тебя нет ко мне любови, — он так и сказал — «любови», чем снова Светку озадачил. Дирижер опустился на стул и сообщил с горькой интонацией в голосе: — Если бы я ощутил в тебе ответное чувство, то я бы не стал делать того, что пытался, без всего, что нужно. Но это только самые близкие люди могут себе позволить, те, которые доверяют друг другу целиком и полностью и хотят иметь от жизни радость без купюр.

— Без каких купюр? — поразилась Светка, — без денежных?

— Глупенькая, — мягко отреагировал Попенко, — деньги здесь ни при чем — без ограничений в чувствах и чувственности, я имел в виду, в ощущениях, в прикосновениях и боли внутри человека. Эта боль и есть самая великая радость и самое большое наслаждение для истинного ценителя жизни. Это как малая терция — на полтона в сторону от основной ноты, но уже всё не так, всё совершенно по-другому и не для всех, а только для тех, кто умеет её взять, — он проводил Светку до двери и на прощанье сказал: — Подумай, Светлана, о том, что я тебе сказал, и, пожалуйста, приготовься внутренне к тому, что ты мне доверяешь, если любовь твоя настоящая, а не суррогатная. Договорились?

— Договорились, — нетрезво пробормотала Светка, испытывая непонятную вину за то, что она натворила, за всё то ужасное, которое она доставила любимому человеку и дирижеру, поверившему в талант её длинных пальцев.

Началось всё с третьего её визита на окраину, когда Светка была готова ко всему, что предложит любимый, исходя из приготовительных действий и слов. Слов он добавил еще, на эту же невнятную тему, но виноватил на этот раз меньше, предчувствуя Светкино согласие на любых условиях. И от этого, от предвкушения заслуженной победы думать о предстоящем удовольствии ему было во сто крат слаще, чем вспоминать набившие оскомину обычные сеансы садо-мазо с сучливой и равнодушной Госпожой, которая требовала по тарифу и ещё выёбывалась, что Попенко живёт хуй знает где, торгуется каждый раз и старается недоплатить её законную ставку.