Точка

Была еще одна тема — та самая из-за чего Дилька стала Зеброй. А Зеброй она стала уже в Москве, но еще до химкинской точки. Ту точку, в отличие от нашей, крышевали не мусора, а бандиты, потому что она из первых была, наравне с Тверской или около того. Тогда мусора ещё правильный разгон не взяли, только примеривались пока. Дилька прибыла в Москву еле живой, потому что за последние два месяца оказалась дважды изнасилованной и единожды ограбленной. Было это лет пять тому, если мотать обратно, сразу, как стукнуло ей двадцать один. И считалась она тогда не просто хорошенькой, а очень хорошенькой — сил нет: скуластая через отца, чернявая через мать и кареглазая через них обоих. А взломить красоту ее такую хотелось всем, включая отца, отцова брата, ее же родного племянника и всех остальных мужских соседей. Правда, отец вожделел этого с помощью мысленных лишь образов, а все остальные — в натуральном исполнении. Диляра же знать ничего про это не ведала, потому что училась на бухгалтера и честно хотела надежного мужа и сытых детей. Больше всех за Дилькину невинность переживал дядя, отцов брат, законный муж одной своей жены и незаконный — двух ещё дополнительных. Таким образом, отцом он уже получался семерым разновозрастным отпрыскам, старший из которых годился Дильке в сильно старшие братья.

Бить дядя решил на жалость. Не к себе, имелось в виду, а к многочисленной семье, которая осталась бы без главного кормильца и оплодотворителя в случае уголовного развития события, отвечающего предстоящему плану. Дильку он заманил на базар и насиловал её там в вагончике охраны, с которой договорился заранее. Дилька ничего не понимала, ревела каспийской белугой и умоляла отпустить. Отпустить ее дядя уже не мог, потому что вынашивал насилие племянницы все последние лет десять, и в результате так и вышло — оргазм дядькин был слаще спелой чарджоузской дыни и на суму, тюрьму и родственную обиду ему было в тот мучительный по конвульсиям момент в высшей степени наплевать. Люблю, сказал он Дильке, когда все окончилось и он утер следы сделанного и натянул штаны. Люблю как родную тебя, Диля, добавил для убедительности, в полной уверенности, что победил собственную похоть единственно верным способом. Ты не позорь меня, дочка, предупредил он ее, пока ехали домой, а то себя больше опозоришь, ладно?

И Дилька стерпела и не открылась никому больше. Проблема, кроме имевшейся, началась, когда в сиськах стало тянуть и набухать, а в животе разлаживаться привычная картина женской регулярности. К доктору она не пошла, все сообразила сама. Все совершенно, как и то, что если её не убьет мать, то отец убьет наверняка. Но в этом случае жертв будет на одну больше с учетом пылкого отцова брата. Бухгалтерская наука на фоне имевшихся вполне жизненных обстоятельств разом потеряла для Дильки актуальность, несмотря на несомненные способности девчонки в области баланса и бухучета. Решения искать не понадобилось — другого просто не существовало, но и о нем она не известила даже единственного из возможных пособников — насильника-дядю.

Денег хватило на купейный билет в одну сторону — до Москвы; также оставалось ещё около пятисот рублей на обживание в столице. Кроме паспорта и аттестата зрелости в наличии имелось четыре пресных лепешки, немного конской колбасы, смена белья, учебник по бухучету на всякий случай, столбик туши для ресниц, зубная щетка, полтюбика пасты «Лесная», домашние тапочки из бордового плюша и фотография родителей. Все это помещалось в студенческом портфеле из натурального кожзаменителя фальшивого вьетнамского крокодила.