«Точка бифуркации» (СИ)

Из дневника мичмана

Ивана Семёнова.

- Вот такие дела, господа… - барон щёлкнул мышкой и повернулся к нам. Изображение на экране ноутбука застыло. – Группа, проникшая в червоточину, считайте, погибла. Я понимаю, что держать происшедшее в тайне, хотя бы и в нашем кругу, долго не получится, да и незачем – но всё же, чем предавать это несчастье огласке, решил посоветоваться с вами двоими. Извините, что поднял вас посреди ночи – но сами видите, дело не терпит отлагательства.

Я кивнул. Резоны барона были мне понятны: мы с отцом и доктор Каретников – первые из «попаданцев», с кем он познакомился и, так уж вышло, сблизился сильнее, чем с другими. По большей части, это касалось, разумеется, отца, но и ко мне Корф относился с немалым пиететом.

- Да, худо дело… - отозвался отец. – И, самое скверное, что мы ничего не понимаем. Все мы, включая учёных.

- Совершенно верно. – Корф согласно наклонил голову. - Евсеин в панике, Бурхардт вообще не понимает, что происходит. Господин Лерх – единственный, кто целиком в курсе всех деталей проекта, - слёг с тяжелейшим сердечным приступом. Доктор Каретников делает, что может, но оптимизма в его докладах прямо скажем, негусто…

- Семьдесят четыре года. – сказал отец. – Он, конечно, был в прекрасной форме, но… мы можем только догадываться, какой ценой давалась ему такая напряжённая работа. Макарыч сколько раз говорил ему, что надо больше спать и не налегать на кофе, но старик только отмахивался. Его, конечно, можно понять: на склоне лет, когда всё уже позади, дорваться до большого, настоящего дела, о котором он, может, всю жизнь мечтал – какая уж тут сдержанность…

«Макарычем» отец на правах старого друга звал доктора Каретникова, признанного гуру здешней медицины. Увы, доктор, променявший пост заведующего детским отделением 7-й городской больницы на непредсказуемую жизнь путешественника во времени облазал весьма ограниченными возможностями – некоторое, весьма ограниченное количество бесценных медикаментов, вывезенных из двадцать первого века, кое-какая медицинская аппаратура, ассортимент которой не слишком превышает тот, что имеется в распоряжении выездных бригад «Скорой помощи» - вот, собственно, и всё. Правда, на его стороне было загадочное благотворное воздействие, которое оказывали червоточины на хронопутешественников – но возраст есть возраст, против природы не попрёшь…

- Да, за всё в жизни рано или поздно приходится платить. – согласился барон. – Но нам-то что делать, как вы полагаете, Олег Иваныч? Эксперимент господина Лерха ясно продемонстрировал, что «червоточина» была открыта… как бы это сказать… немного не туда.

Я едва сдержал невесёлый смешок. «Немного не туда» - это барон деликатно выразился. Вместо флуоресцирующей туманной мглы, в которой проступали словно висящие в воздухе силуэты то ли скал, то ли крон чужих деревьев, то ли ни на что не похожих зданий, полутораминутная запись зафиксировала низкое угольно-чёрное небо с несущимися по нему багровыми то ли облаками, то ли лоскутьями тёмного пламени, словно оторванными ветром от какого-то чудовищного костра. Когда же объектив камеры опустился вниз – стала видна поверхность, бурая, исчерченная ручейками жидкой лавы, расколотая трещинами, из которых вырывались столбы огня. Они вметались на огромную высоту, сплетались – и оседали облаками пламени. Встроенный микрофон зафиксировал судорожный хрип Миркина – «Не дышите! воздух… радиация…» - и тут ослепительная вспышка прервала запись. Последнее, что я сумел различить в этом адском хаосе – это чёрная фигура дядиЮлиного лаборанта, тающая в огненном столбе, вырвавшемся из грунта прямо у него под ногами.

На записи, фиксировавшей беседу с единственным оставшимся в живых членом группы, Александром Ульяновым, было и того меньше. Несчастный всё больше хрипел, перемежая хрипы с бессвязными фразами, и стонами, и наконец, отключился. Зато видеозапись бесстрастно зафиксировала обугленную корку, с вплавленной в неё (иначе и не скажешь!) медной сеткой сгоревшего защитного комбинезона, страшные провалы на месте глаз несчастного Коляна, и жестяные закопченные кольца от противогазных стёкол, которые Евсеин зачем-то пытался отделить от обугленного лица. Ульянов (сейчас язык не поворачивался назвать его ироническим «братец Саша») пострадал чуть меньше – зрения он не потерял, обгорело не больше трети поверхности тела – но мучился всё равно страшно, и доктор Каретников полагал, что долго он не протянет. Пожалуй, доцент прав – смерть представляется для обоих несчастных самым гуманным выходом.

- Как ни горько это признавать, но вы правы, Евгений Петрович. – снова заговорил отец. – Насколько мне известно, господин Лерх надеялся, что им удалось восстановить конфигурацию «тентуры», расстрелянной в своё время негодяем Стрейкером. По видимому, он ошибся, и группа отправилась не по адресу.

- Когда господин Лерх пришёл в себя, у него с доктором Каретниковым состоялся разговор как раз на эту тему. К счастью, Андрей Макарович догадался сделать запись.