Точка бифуркации (СИ)

Пикировать отвесно он вообще не мог, даже пустой. Максимум – это с углом в шестьдесят градусов, бомбовой нагрузке в двести пятьдесят кило и не более чем в течение десяти секунд. Потом следовало в любом случае сбрасывать бомбу и начинать выход, потому что иначе скорость превышала предельно допустимую. Так вот, при таких условиях четвертьтонная бомба пробивала пятьдесят миллиметров брони, будучи сброшенной с высоты не менее километра. Именно такую толщину имела бронепалуба японских броненосцев и линейных крейсеров, однако практика показала, что с километра мои летчики могут попасть в мишень размером с корабль только случайно. А ведь эта мишень была неподвижной! То есть в реальности дело будет обстоять еще хуже. Нет, конечно, если атаковать каждый броненосец многими десятками, а то и сотнями самолетов, то может получиться неплохо, но где же их столько взять-то?

И вот тут обязательно проявится тот факт, что любое секретное оружие перестает быть таковым после первого же его удачного массированного применения. То есть, если самолеты покажут хоть какую-то боевую эффективность, о моей монополии на них можно будет сразу забыть. А учитывая, что в Англии и тем более в Штатах промышленность более развита, чем в России, то и самолетов они смогут наклепать существенно больше нас. Многочисленная же авиация у противника опасна не только на море, но и на суше. В общем, если допустить, что вскоре после русско-японской начнется мировая война, то самолеты лучше заранее никому не показывать.

С подводными же лодками все обстоит как раз наоборот. Предположим, они покажут свою эффективность против японских линейных кораблей, и все, кому это по карману, наперегонки кинутся их строить. Да на здоровье! Нам они если и помешают, то совсем немного – просто потому, что у России нет жизненно для нее важных морских торговых путей. И у Германии, если только она сдуру не рассорится с нами, тоже не будет. То есть подводные лодки опасны в основном для Англии, вот пусть она и ломает голову, как с ними бороться.

В свете подобных соображений Вильгельм вел себя идеально, то есть с упорством, достойным лучшего применения, пытался стоить тяжелые боевые дирижабли, и у него даже что-то получалось. Во всяком случае, англичане забеспокоились и попытались созвать конференцию наподобие той, что в другой истории состоялась в тысяча восемьсот девяносто девятом году в Гааге. Однако сейчас доверчивого простака наподобие того Николая Второго не нашлось, так что идея конференции умерла, не успев даже толком родиться.

Тогда же в Париже задумались о концепции зенитной пушки. Но, так как основными целями предполагались немецкие дирижабли, то в конце концов орудие получилось довольно своеобразным. Калибр семьдесят пять миллиметров, скорострельность три выстрела в минуту, единственный боеприпас – шрапнель. А главное – станок не позволял хоть сколько-нибудь быстро менять прицел, так что для самолета такие пушки были почти безопасны. Пока расчет, матерясь и потея, развернет ствол в сторону небесного гостя, он успеет прилететь, отбомбиться и улететь.

Все это, конечно, хорошо, но вот только создание хоть сколько-нибудь приемлемых подводных лодок оказалось весьма недешевым делом. С авиацией было не так, я всегда знал, какие решения следует поддерживать, а какие тормозить на стадии предварительного осмысления, да и мог сам в любой момент начертить или просто описать узел, который моим конструкторам почему-либо не давался.

Вот только про подводные лодки я знал прискорбно мало. Ясное дело, для меня не было тайной, что такое легкий корпус, что такое прочный, как устроен и зачем нужен шноркель. Но в основном мои знания базировались на нескольких номерах «Моделиста-конструктора» с описанием лодок типа «Щ» и «М». Да и то я помнил изложенное там отнюдь не дословно, а через пень-колоду. Ну и какой-то опыт у меня появился во время возни вокруг лодок Джевецкого – вот, собственно, и все.

Поэтому авиаконструктор Гаккель, возглавивший КБ Можайского после кончины Александра Федоровича, был куда более стеснен в неоправданных растратах средств, чем подводники Бубнов, Беклемишев и Щенснович. Я просто не мог их предупредить о тупиковости многих инженерных решений, ибо сам про то не подозревал, из-за чего средства вынуждены были расходоваться в очень приличных количествах – и время, к сожалению, тоже. Правда, ситуация улучшилась, когда в компанию подводников влился Крылов на правах главного теоретика, но ненамного.

А вот морской министр Тыртов отнесся к подводным лодкам без всякого энтузиазма. То ли сыграло свою роль близкое знакомство Павла Петровича с подводными мопедами Джевецкого, то ли еще что, но в боевые возможности лодок он совершенно не верил. Что меня в общем-то устраивало, ибо я не допускал, что английская и французская разведки не в курсе подобных настроений адмирала.