Точка кипения

Я тоже не знал, что ей сказать. Селеста тепло улыбнулась и пошла разбирать почту. Ее новости меня взбудоражили. Я сидел за столом и пытался успокоиться. Хотел убедить себя, что Чарли добивался адреса Марти не для того, чтоб убить ее. Чувство тревоги усилилось, когда я вспомнил о Каллене. Что, если он занял выжидательную позицию и установил за мной наблюдение? Я вскочил с места к направился к выходу.

– Пойду пройдусь, – бросил я своей новоиспеченной ассистентке.

Добравшись до Альберт-сквер, я обнаружил, что на улице никто моей персоной не интересуется. Опасаясь, как бы подозрения не превратились в навязчивую идею, я вернулся в контору.

– Из Манилы факс пришел, – объявила Селеста, – только что.

Писал агент, с которым я говорил по телефону. Анжелина Мария Тереза Леви, в девичестве Анжелина Мария Тереза Коразон, улетела рейсом Манила-Манчестер с посадкой в Сингапуре 28 августа. Итак, господин Леви заявился ко мне в контору с намерением отправить меня на Филиппины спустя две недели после возвращения жены в Великобританию. Придется нанести ему личный визит.

Все то время, пока я изучал факс, Селеста глядела на меня с нездоровым нетерпением. Мне показалось, я понимаю, что должен был чувствовать Виктор Франкенштейн в ту ночь, когда впервые увидел улыбку на лице созданного его руками творения.

– Так вот, Селеста, если супруга господина Леви в Англии, она, возможно, устроилась на работу. Обзвони, пожалуйста, все агентства, которые нанимают филиппинцев в качестве домашней прислуги, официантов и тому подобное, и выясни, нет ли среди них Анжелины Марии Терезы Коразон. Иногда в агентствах отказываются отвечать на такие вопросы, так что прояви смекалку, скажи, что она уже работала у тебя и ты бы хотела нанять ее еще раз… В общем, используй воображение.

Глаза Селесты сияли такой радостью, будто она только что получила из моих рук «Оскар». Не успел я отойти от ее стола, как она схватила телефонную трубку, и работа закипела.

Господин Леви жил в Боудоне. Мне пришлось долго ехать по городу. Было достаточно времени, чтоб поразмыслить над некоторыми загадочными сторонами его истории.

Его дом оказался гораздо больше, чем я думал. Постройка примерно начала двадцатого века, в стиле Нормана Шоу. Гладкие стены наполовину увиты плющом, небольшие окна вытянуты по горизонтали. Островерхие крыши над двумя симметричными башнями придавали дому сходство с засекреченным правительственным учреждением. Для загородного особняка он был великоват. Густой высокий кустарник и сосны, возвышавшиеся над клумбами с рододендронами, придавали этому месту еще большую обособленность, если не оторванность от внешнего мира. Интересно, какие чувства должна была испытывать Анжелина Коразон, когда ее впервые привез сюда человек, которого она едва знала.

У входа я не нашел звонка. На массивной двери красовалась бронзовая морда льва с продетым через ноздри кольцом. С помощью этого приспособления я постучал. Не прошло и минуты, как зазвенели запоры и замки.

– А, это вы, – как будто разочарованно проговорил господин Леви. – Я-то надеялся, что появится Анжелина. Еще один шанс, который мог бы стать счастливым, потерян.

Он без энтузиазма раскрыл дверь и пригласил меня пройти внутрь. Если бы не запах свежей краски, я бы решил, что попал в музей. Прямо напротив двери начиналась красивая лестница из светлого дуба, увешанная дорогими на вид картинами. В первом лестничном пролете висел портрет женщины в натуральную величину. Несмотря на дневной свет, по обе стороны от рамы горели лампы. На картине была не Анжелина, а темноволосая женщина европейской наружности, с жесткими чертами лица, в длинном желто-зеленом платье. Ярче всего на полотне было выписано жемчужное ожерелье, насчет которого художник, вероятно, получил специальное указание. Я предположил, что дама на портрете – мать Леви, потому что фамильное сходство бросалось в глаза.

Вдоль стены в холле, как на параде, выстроились стулья в стиле «ар нуво».

– Вы заметили, что это «Школа Глазго»? – поймал мой взгляд господин Леви. – В любом деле нужна обстоятельность. Стулья настоящие. ЧР. Макинтош.

– Мебельных дел мастер Чарльз Ренэ Макинтош, – расшифровал я, как участник телевикторины.

В его глазах сверкнул огонек.

– На таких и сидеть-то грех, не правда ли?

– Я не буду садиться, – заверил его я.

– Пройдете или поговорим?

– Пройду, и поговорим, – ответил я.

Леви провел меня мимо лестницы вдоль по коридору, уходившему в глубины огромного дома. Следуя за ним, я рассматривал его вороного крыла волосы. Никогда не скажешь, что крашеные, – Леви, без сомнения, пользовался услугами очень опытного парикмахера, причем не реже чем два раза в неделю. Мы пришли на кухню, оборудованную по последнему слову техники, с огромной плитой в обрамлении тяжелых дубовых панелей и бесчисленных шкафов. На одной из стен я увидел большую фотографию той самой женщины, изображение которой высилось над лестницей. Фотография была старая, а женщина на ней моложе выписанной красками лет на двадцать, но тоже в жемчугах, хотя и поскромнее, чем на картине.