Точка невозврата

— Ну чем ты занимаешься в части? За что ты получаешь жалованье? Мне вообще последнее время не понятно ваше политическое лицо! Ты думаешь, что армия — это приют для инвалидов умственного труда? Пока ты ходишь по части, как телок, со своей папкой, твои лейтенанты сближаются с местными несовершеннолетними девками! И те дают показания в милиции! Читал? Сблизилась с лейтенантом-ракетчиком по кличке Плейшнер! Кто это такой, Плейшнер? Это твой человек?

— Да, лейтенант Плешаков.

— А ты куда смотрел? Слушай внимательно и запоминай! Твой Плешаков должен срочно жениться. Делай что хочешь. Иди работай, замполит! Работай и думай, по ком звонит колокол! И что изображено на картине «Смерть комиссара».

Глава 15 Лось и Паренек

С того самого дня, когда в политотдел части пришла бандероль из горкома партии, и началась череда неприятностей.

После того как замполит Козух показал Плейшнеру заяву Чесотки, Плейшнер вернулся домой, снял со стены висевшую над его кроватью фотографию Светы и уставился на нее остекленевшим взглядом. Просидев так минут двадцать, он повесил фотографию обратно на стену и вышел на улицу. На ближайшем рейсовом автобусе он поехал в Борзю и пошел в пустой по причине рабочего времени «Садко». Подошедшая к нему Фигура вынула из кармана белого фартучка блокнот и вопросительно посмотрела на него. Плейшнер немногословно заказал триста граммов водки. Глядя в глубокой задумчивости в окно, он опустошил графинчик, потом рассчитался и медленно пошел на городскую почту. Оттуда он послал в Минск срочную телеграмму некой Чайкиной Светлане Сергеевне: «Света. Я не могу без тебя. Плейшнер».

Через день срочной телеграммой ему пришел ответ: «Я тоже не могу. Приезжай. Жду. Светлана». В строевой части по приказанию Клещица быстро оформили отпуск и проездные документы в оба конца. Плейшнер постригся в гарнизонной парикмахерской, надел парадную шинель и вылетел ближайшим рейсом из борзинского аэропорта в Читу, а оттуда в Минск. Майор Козух сделал какую-то запись в своей тетради, ну а Лидка Чесотка открыла свой личный счет соскочившим с ее женского крючка холостым лейтенантам.

Получалось так, что гипотеза подполковника Клещица о существовании некоего излучения на Телембе, влияющего на мозги офицеров, непротиворечиво объясняла реальность. Одним из подтверждений этой гипотезы являлся младший лейтенант Лосев. И до Телембы не очень друживший с мозгами, он сначала при погрузке на борзинской рампе бросался под гусеницы, чтобы его взяли на Телембу, а прибыв на место, побратался с местными бичами, только теперь с бурятами. Буряты из поселка, давшего название самому большому на континенте ракетному полигону, с уважением погладывали на странного ракетчика с одной маленькой звездочкой на погонах, который вместо того, чтобы запускать ракеты, большую часть времени проводил в местной закусочной. В знак расположения к русскому ракетчику буряты угостили его напитком архи мэргэн, который был освящен шаманом из Усть-Орды. В основе напитка архи мэргэн, как и предполагал Лось, лежал пищевой спирт. Кроме спирта в состав напитка, как объяснили его новые друзья, входило овечье молоко и некое бурятское ноу-хау, состав которого буряты наотрез отказались обсуждать. Ужинал и завтракал Лось, как и положено ракетчику, блюдами из полевой кухни на полигоне, а обедал питательным и полезным бурятским зеленым плиточным чаем, в который помимо собственно чая входили соль и бараний жир. Этот жуткий энергетический напиток у бурят подает только женщина, причем так необычно — правой рукой держа стакан под донышко, а левой оттягивая вниз рукав платья.

Вернувшись с Телембы, Лось стал еще более странным. Как-то вечером, когда все офицеры, кроме дежурных, уже разошлись по домам, Лось зашел в солдатскую лавку, расположенную в клубе, чтобы на последнюю мелочь, найденную в карманах галифе, купить что-нибудь поесть. Проходя мимо дверей в актовый зал, он услышал звуки пианино и заглянул в зал. На тускло освещенной сцене за пианино сидел Паренек и играл какую-то медленную джазовую вещь. Лось с каким-то небольшим свертком в руках молча сел сбоку и остекленевшим взглядом уставился на клавиатуру.

— А ты можешь сыграть «Польку-трясогузку?» — вдруг спросил он надтреснутым голосом.

— Нет, никогда не слышал, — ответил Паренек.

— «Бывало — заберемся в кабак. Под утро, в дыму, сажусь я к роялю и играю «трясогузку», полечку из веселого дома, научил ей меня в Симбирске протопоп. Девчонки довольны, задирают ноги на стол», — процитировал Лось какой-то отрывок.

— Ну и память у тебя.

— Память, память… Это да… Но все уже. Хана Лосю. Поломанный. Проткнутый. С дыркой. Через нее все и вышло. Из-за этой самой памяти. Все помню, все! А ты — память, память. Гнусная это штука — память. Страшная, ага. Поломанная память. Не стирается. Все пробовал: пить, не пить, бить, меня били, ребра ломали, нос перебили. И служил, и кросс бегал как ненормальный, и по малинам борзинским ходил. Нет. Все помню, как пять минут назад.

Лось заскрипел зубами, стиснул кулаки и, помолчав, снова заговорил: