Точка невозврата. Волчья кровь

А все же обидно… Вот к Ляльке всегда тянут руки — она у нас хорошенькая как ангелок: на голове золотые кудряшки, глаза такие голубые, что никакие линзы не нужны, и румянец в полщеки. Я не такая. Я обычная — волосы русые, глаза серо-зеленые, подбородок упрямый. Один плюс — ноги, говорят, красивые. Да ноги в джинсах не особо видны, а юбок я не ношу. Не умею в юбках да на каблуках. Мне ближе кроссовки.

Напротив кто-то приземлился, и я скосила глаза, пытаясь исподтишка разглядеть соседа по купе. Парень лет шестнадцати, которому с внешностью повезло еще меньше чем мне. Вот чей портрет нарисует даже первоклашка! Достаточно изобразить ровненькое белое яйцо, к которому прикрепили нос и золотистый кудрявый чубчик. А затем нарисовать унылую ниточку рта и ярко-голубые лубочные глаза, смотрящие на мир с наивной обидой.

Я надвинула капюшон еще ниже и прижалась щекой к стеклу. Нет у меня разговорчивых попутчиков — и такого не надо!

Ехать предстояло целых пять часов. Я подсунула под голову руку, поправила затычки плеера в ушах и прикрыла глаза — теперь можно расслабиться. В конце концов,… еще целых три недели до первого сентября!

***

Допотопный, пожеванный временем и ржавчиной уазик, подобрал меня со станции вместе с парочкой теток, что ездили в райцентр. Они с любопытством пялились на незнакомую девицу. Я на всякий случай поздоровалась — вдруг бабкины соседки. А бабуля у меня суровая, из тех, кто и коня и внучку на скаку остановит. Зато она и Владу меня в обиду не дает. За то он ее и не любит. Потому предпочитает в деревне не задерживаться. Он бы и Ляльку сюда не пускал, да не мог с мамою справиться. Вернее с ее убеждением — ребенку нужен здоровый воздух и экологически чистая еда, типа парного молока и домашней курочки.

Когда приехала в деревню, солнце уже склонилось за горизонт. Я выпрыгнула около почты, а автобус с пассажирками попыхтел дальше "за трубу" водогона, которая словно пограничная линия делила деревню на две враждебных части. Значит, тетки "не наши".

Они с неодобрением смотрели на меня в окно, и я, не удержавшись, показала вдогонку язык — все равно не донесут. С "не нашими", с "затрубными" эта половина села не общалась. Бог знает почему. Даже лес, обступавший бабкино Иваново-Погуляево, делился на две части. И в чужую ходить категорически запрещали.

Я, глянув на холм густо поросший лесом, поежилась — он и вправду казался недобрым: густой, темный ельник. То ли дело "наш" березняк!

Закинутый за спину рюкзак больно врезал по ребрам жесткими банками сгущенки и тушенки, которыми в очередной раз одарили бабулю, (словно у нее своего кабанчика в свинарнике не водится!) и я поплелась по улице, давя сквозь зубы "здрасьте" всем встречным поперечным. В Иваново приходилось здороваться даже с дворнягами, что гавкали из подворотен. Думаю, в Подгуляево — тоже.

Бабкин серый, некрашеный сруб жался задним двором к высокому яру, проеденному, что сыр норами ласточек и щурок. Из-за этих самых гнезд я заработала в прошлом году длинный шрам на лодыжке: Лялька полезла "за птенчиками", и пришлось ее спасать. Спасла, конечно, а затем сама слетела вниз, прямо на вынесенное половодьем дерево. До мяса ногу распахала, но это мне повезло — могла и шею сломать. Лялька отделалась сильным испугом, а я — нагоняем, что не уследила за младшей сестрой. Уследишь за ней, как же.

Я снова вздохнула и толкнула рукой калитку, заходя в знакомый двор. Мелкая собачонка Кнопка черным клубком кинулась под самые ноги и залилась лаем, но, признав запах, извиняясь, заюлила хвостом.

— Сашка приехала! — завопил знакомый звонкий голосок, и на талии повисло мелкое кудрявое чудовище.

Я грохнула оземь опротивевшую поклажу и оторвала от себя несносную пиявку:

— Приехала, приехала.

Прозвучало довольно. Все-таки люблю я Ляльку. Как и все. Хорошая она у нас. И не виновата, что ее отец козел!

— Мороженое привезла? — сунулась Лялька в рюкзак.

— Ага, целых двадцать порций, — буркнула в ответ и полезла за чупа-чупсами.

Без подарка тоже нельзя.

Сестренка тут же довольно взвизгнула, выгребла у меня все конфеты и унеслась делиться с подружками, которых у нее было намного больше, чем у меня — целых три штуки.

Тем временем скрипнула дверь, и на крыльце появилась бабка.

Она улыбнулась:

— Дичок мой приехал! Чего замерла? Иди, обними старуху-то.

Дичок — это тоже я. Мне эта кличка нравится. Гораздо больше имени, уж больно неказистое оно. Ладно, еще — Александра, куда ни шло. А вот — Сашка? Или того хуже — Шурка?! Шурочка, Шура….. Фу… Александра Александрова. По-дурацки звучит. Один поганец в классе вовсе меня прозвал — Дважды А. Жуть! И о чем только думал отец, когда имя для дочери выбирал? Наверное, мечтал о мальчике.

Из-за имени я такая корявая. Ни изящества девичьего, ни грации, ни умения глазки строить. Хотя мама говорит: "Какие твои годы, еще научишься подолом крутить". А отчим прибавляет: "Еще и принесешь в нем". Дурак.

— Ну, иди, иди ко мне! — снова улыбнулась бабка, и я взлетела по ступеням, уткнувшись ей носом в плечо. Высокая у меня бабка, метр семьдесят пять, не меньше.