Точка Омега

В обычной повседневной жизни она была совсем другой – довольно вялой, рассеянной, апатичной и сонной, а тут в ней неожиданно просыпался до поры таившийся темперамент, энергия начинала бурлить, чуть ли не страсть: она могла мчаться куда-то за тридевять земель, не есть и не спать, много и горячо говорить, ее лицо пылало, глаза влажнели и светились.

К очередному своему увлечению она старалась приобщить и Вадима, тянула за собой, причем так настойчиво, будто считала это своей миссией. Когда она уж слишком пылко бралась за него, жестоковыйный Вадим, наоборот, каменел, становился раздражительным и строптивым. Чего он не выносил, так это манипуляций над собой, посягательств на его «я».

Натура отвечала на уровне рефлекса. От душеспасительных «наездов» ему вдруг становилось нестерпимо душно – наверно, так чувствует себя астматик перед очередным приступом астмы. И если Оксану не удавалось сразу остановить или хотя бы чуть-чуть остудить, заканчивалось плохо. Он начинал ехидничать, валять дурака, а то и глумиться. Способ самозащиты. А может, и из опасения за нее, за Оксану, за ее душевное здоровье, поскольку в таких духовных «улетах» чудилось нечто болезненное, едва ли не кликушеское.

Она хотела добра ему, он – ей. И они, в сущности, травмировали друг друга. Наверно, все было бы иначе, будь у них дети, так, во всяком случае, предполагал Вадим. Она искала что-то для замены, ей непременно нужно было чем-то наполниться, а он, не внемлющий, мешал, становился преградой. Правда, нельзя сказать, что его ирония так уж сильно умеряла ее пыл, иногда даже наоборот – только еще больше подогревала (прямо по Фрейду). Не исключено, ей даже нравилось сопротивление Вадима, поскольку давало ощущение праведной борьбы.

Вроде как опять же его вина: невольно подбрасывал полешки в пламя, сжигавшее Оксану. А она не могла остановиться. Ее природа просто не выдерживала такого накала, грань, отделяющая ее от болезни, была тонка. Не случайно иногда казалось, что Оксана действительно не в себе.

Наверно, сыграл свою роль и развод: оставшись наедине со своими духовными воспарениями, она и вовсе утратила почву под ногами. Избавление от такого балласта, как Вадим с его приземленностью, облегчения ей не принесло. Снотворные и в итоге клиника – еще один, может, самый тяжкий приварок к его безвинной (а докажи-ка!) вине.

8

Сколько раз, посещая клуб, Вадим испытывал нечто похожее на эйфорию, особенно в дневные часы, если удавалось выбраться. Днем в клубе всегда немного народу, а порой и вовсе никого. Плавать одному в бассейне – это ли не кайф?

Может, все дело и впрямь в эндорфине, веществе, вырабатываемом гипофизом во время физических упражнений. Если учесть, что представление Вадима об этой загадочной субстанции (как и о многом другом) было почерпнуто из всяких популярных статеек, которые кроят лихие писаки вроде него самого, то в истинности этого объяснения уверенности отнюдь не было. Разумеется, связь эмоций с биохимическими процессами в организме существует, кто бы сомневался? Еще Павлов, помнится, говорил о «мышечной радости». Да и какое, в конце концов, это имело значение? Вадиму бывало так хорошо, что хотелось по-поросячьи взвизгнуть или отбить чечёточку.

Ах, чечёточка, стук-перестук каблучков по паркету, искусство ритмичного взбивания пыли… По-иностранному «степ». Не исключено, что отчасти именно с ее помощью Вадиму удалось покорить сердце Оксаны.

Нет, пожалуй, другого вида танца, способного лучше передать страсть, даже лезгинка с ее азартным «опа-опа» и почти балетным хождением на пуантах с ней не сравнится. В чечётке есть благородная сдержанность, есть наивность и прямота высокого искусства и вместе с тем ирония. Этим умением Вадим обязан отцу, который отбивал ее не хуже любого профессионала, хотя и был обыкновенным инженером. Впрочем, нет, именно необыкновенным, раз умел выкаблучивать такое. Мысок-пяточка-мысок-мысок-пяточка, правая нога обходит левую, легко обходит, пружинкой отскакивает от нее, туки-туки-туки-тук, теперь правая, они, как два молоденьких задорных петушка, форсят друг перед дружкой, играют, кокетничают, состязаются в ловкости и изяществе движений.

«Работай, работай, не останавливайся!» – подбадривал отец.

«Не останавливайся!» – звучало в сознании Вадима как рефрен, даже когда он занимался совсем другими делами.

Он восхищался отцом или хотел им восхищаться, а может, это пришло к нему, когда того не стало. Отец и себе говорил то же самое, когда после инсульта все еще надеялся настолько восстановиться, чтобы отбить любимую чечётку. Каждый день он мучил свои полупарализованные левую руку и ногу, нагружал их, сгибал, массировал, короче, не давал себе послабления. И частично добился-таки своего —и ходил довольно уверенно, без трости, и кое-что мог делать даже левой рукой, хотя, конечно, не так, как прежде. Но чечётку отбить ему, увы, так и не удалось. На лице отца, когда он делал лечебную гимнастику, появлялось выражение почти детского упрямства: мы еще повоюем!