Точка опоры

- О-о, какой больной!.. А у меня уже приемные часы кончились.

- Вот и хорошо, - прогудел Горький, оттягивая теплый платок от уголка рта.

- Значит, от одного моего вида зуб перестал болеть! - рассмеялась дантистка. - Дайте-ка я вам помогу освободиться. Ну и закутали же вас! Можно сказать, перестарались.

Тем временем в переднюю вышел Теодорович; здороваясь, невнятно назвал свою кличку и чуть слышно добавил:

- Здесь вполне безопасно. А на всякий случай есть черный ход. Мы все в сборе. Все горят нетерпением видеть вас.

- Что же на меня смотреть? Я не балерина! - пробурчал Горький: отстраняясь от услуг, снял пальто и, повернувшись к вешалке, покосился на две фуражки и две простенькие шляпки. - Кто же это все, позвольте спросить? Я приехал к Наташе и к ее подруге.

- Здесь еще Старуха...

- Вон что! - Горький погладил пышные усы. - И до Старухи весть дошла! Так и быть, не возражаю.

Дантистка исчезла в глубине квартиры. Теодорович провел Горького к ее кабинету, а сам вернулся в переднюю, на свой пост.

Навстречу вышла круглоглазая, пышноволосая женщина в строгом темно-синем жакете, похожая на учительницу, назвалась Наташей. За ней стояла сероглазая девушка в белой блузке, с копной светлых, почти льняных волос. Горький понял - это Зайчик. А в глубине кабинета сверкнул стеклами пенсне молодой человек, вероятнее всего - студент, с черными усиками и курчавой бородкой. "Настоящая или приклеенная?" - спросил себя Алексей Максимович, глядя на розовые юношеские щеки.

- Старуха, - назвался тот, пытаясь стиснуть крепкую руку писателя.

- Рука у Старухи сильная! - отметил Горький и, озорновато улыбнувшись, спросил: - А двухпудовой гирей креститься можете?

- Не пробовал...

- У нас на Волге крестятся. Силы, знаете, добавляет.

Молодой человек, кашлянув, выпрямился, как солдат перед офицером; пенсне свалилось с его тощего прямого носа, повисло на шнурке, он прицепил его на прежнее место и, еще раз кашлянув, заговорил сбивчиво, словно ему что-то мешало в горле:

- Дорогой Алексей Максимович, меня просили... Нет, мне поручили товарищи от них... От социал-демократов... Одним словом, от Московского комитета... Мы все вас любим и ждем...

- Это куда же вы меня ждете? - спросил Горький, недовольно кашлянув. - Я ведь только писатель. Речи говорить не люблю и не умею.

- И я, извините, не оратор. Я больше насчет прокламаций...

- Сами пишете или распространяете?

- Больше последнее. А Московский комитет поручил приветствовать...

- Не надо. Не ладо славословий, - замахал руками Горький. - Давайте лучше сядем.

У Глаши горели глаза, и ей хотелось похлопать ладошками: "Как он славно осадил! От пустых речей проку нет".

Молодой человек, окончательно смутившись, сел на стул в уголке зубоврачебного кабинета и провел по лбу носовым платком. Горький выждал, пока сели женщины, и опустился на стул спиной к высокому креслу бормашины и, всматриваясь в молодого человека, уверил себя: "И усы, и бородка у него настоящие. И у того в передней вроде настоящие".

Горький представлял себе, как нелегко и непросто после бесчисленных арестов, после зубатовского развращения отсталых рабочих воссоздать Московский комитет, но он не мог не упрекнуть молодого человека после его неловких выспренних слов:

- Позвольте вас спросить, товарищ Старуха, почему у вас в Москве целое лето нет "Искры"?

- Нам почему-то не доставили...

- А вы сидели и ждали, когда вам поднесут на блюдечке? Непорядок.

Про себя отметил: "Наши комитетчики посильнее и посмелее, особенно сормовские. С рабочей закалкой". И продолжал:

- Волгари собирались поучиться у вас. А вы Москву оставляете без "Искры". Вам не доставили, а вы молчите. Не съездили за ней. Вы лишились будем считать, временно - Грача, так надо же так действовать, чтобы охранники и жандармы содрогнулись: грачата в Москве расплодились!

"Поделом Старухе! - Глаша, чтобы нечаянно не ударить в ладоши, зажала руки между колен. - Мы с Наташей больше недели бегали по всей Москве, пока отыскали его. Даже Анна Егоровна и та не могла помочь. Одни явки испортились, к другим пароля не знаем. Чуть не провалились сами".

- Мы работаем недавно. И мы наверстаем... Даю слово от всего комитета.

- Вот это хо-ро-шо! Питеру да Москве пора стать запевалами.

- Здесь работать очень трудно...

"В этом он прав, - согласилась Глаша. - Провокаторов да шпиков тьма-тьмущая! И то надо понять: из Москвы выслано да сослано, говорят, двадцать две тысячи. Лучших людей! Студентов и рабочих! Оттого и положение плачевное. А эти парни, комитетчики, - наши, искровские. Мало их - будем вместе искать подмогу на заводах, хотя там и гадят треклятые зубатовские общества".

- А когда трудно, у человека силы прибавляются, - сказал Горький. Человек должен идти к своей цели через все трудности. Понадобится помощь наши волжане не откажут в ней.

Теодорович, не входя в кабинет, плотнее прикрыл двери.

- Приезжайте, - продолжал Алексей Максимович, - присылайте надежных людей. Да что я говорю? У вас же тут такая сила! - Взглянул на Наташу и на Зайчика. - Такие делегаты от партийной газеты. Нам бы таких в Нижний да в Сормово.