Точка опоры

Вспомнился по Питеру и пышноволосый студент-медик, носивший кличку Обезьяна. У него были такие же, как он, молодые, шумливые и самоуверенные друзья. Вслед за ними Лирочка на сходках крикливо повторяла: социал-демократы, дескать, напрасно мечтают о руководстве рабочим движением, их дело — обслуживать это движение, просвещать мастеровых. И ничуть не больше. Однажды во время спора так раскричалась, что с ней даже стало дурно. Обезьяна накапал ей валерианки в рюмку…

Было до боли жаль, что подруга так заблуждается, но вразумить ее не удалось, и пути их стали расходиться.

Перед новыми арестами Тахтарев успел уехать за границу, а Лирочку в тюремном вагоне отправили в Сибирь. Через несколько месяцев ей удалось бежать из Енисейской губернии, перебраться за границу, и где-то там, в чужой стране, она обвенчалась с Обезьяной.

О кличке Тахтарева вскоре все забыли, знали его как редактора газеты «Рабочая мысль», пристанища «экономистов». Но «Искра» постепенно выбивала у него почву из-под ног. Вот тогда он и попытался соблазнить Плеханова редакторским креслом и даже наведался к Владимиру Ильичу в Мюнхен…

Брошюра Ленина «Что делать?», как торпеда, нанесла утлому суденышку грозную пробоину, и незадачливый капитан предпочел заблаговременно покинуть командный мостик. В Париже Тахтарев читал лекции в Сорбонне, затем вместе с женой перебрался за Ла-Манш. И вот они в гостях у давних знакомых, которых за непоколебимую приверженность марксизму не без упрека называли ортодоксами.

Пили чай. С неприятной для всех натянутостью разговаривали о погоде, о лондонских неудобствах и контрастах, старались не упоминать ни о чем, что могло бы напомнить о былых спорах и о брошюре Ленина, почти доконавшей «Рабочую мысль», готовую вот-вот кануть в Лету.

Но они были политиками и не могли без конца разговаривать о пустяках. Спор возник сначала об английских профсоюзах, значение которых гость преувеличивал, но вскоре же перекинулся на Струве.

— Вы как хотите, а я лично всегда считал Петра Бернгардовича человеком идейным и искренним, — пытался убеждать Тахтарев. — И тогда, когда он увлекался рабочим движением, да и социал-демократией, и теперь…

— Теперь, когда он превратился в изменника и ренегата..

— Это уж слишком…

— Иначе, батенька, не могу.

— В прошлом году вы называли его помягче — политическим жонглером.

— Да, называл. И даже это некоторые товарищи, — Владимир Ильич вспомнил письмо Аксельрода, — считали моей резкостью. Ну, а как же иначе? Присмотритесь поближе к любезнейшему Петру Бернгардовичу. Почитайте повнимательнее. И вы увидите: он боится революции. Холопствует во имя жалких реформ. Превратился в идеолога либеральной буржуазии. Разве это не мастер ренегатства?

— А если кто-нибудь из рабочих, начитавшись «Искры», поднимет на него руку и, не дай бог, расправится с ним?

— Ну уж, это ваша фантазия! — усмехнулся Ленин; опуская кулак на кромку стола, продолжал: — Мы обязаны расправиться с ним на страницах печати. И для этого, как бы вам ни хотелось, мы не будем надевать замшевые рукавицы.

— Хорошо, что не ежовые, — скривил губы Тахтарев. Надежда протянула руку за пустой чашкой Лирочки: не налить ли еще? Та, поблагодарив, отодвинула чашку подальше и встала.

— Нам, пожалуй, пора домой.

— Да, мы засиделись, — поспешил подхватить Тахтарев. — Договорим при другой встрече. И лучше бы у нас.

— Думаете, спор пойдет мягче? Не ручаюсь. — У Владимира Ильича загорелись иронические искорки в глазах; провожая гостей до двери, пообещал: — А в гости непременно зайдем. Ты согласна, Надюша?

— Конечно, зайдем, — отозвалась та, целуя подругу.

— А прямота ваша как таковая, — заговорил Тахтарев, держа шляпу в руках, — мне начинает нравиться. И подумать нам есть о чем. Да, — качнул шляпу в сторону Ульяновых, — вы здесь новички, а мы в Лондоне уже освоились, если что нужно — только скажите…

— Без всякого стеснения, Наденька, — добавила Лирочка. — Мы в любую минуту готовы помочь.

Когда они ушли, Владимир сказал:

— Может, удастся повлиять… Здесь каждый человек дорог. И то, что Тахтарев сбежал с капитанского мостика тонущего суденышка «экономистов», уже хорошо.

6

День выдался особенный — дороже самого большого праздника. Владимир Ильич волновался и радовался не меньше, чем в Лейпциге, когда рождался первый номер «Искры». Просматривая в малюсеньком кабинете, уступленном Квелчем, утренние лондонские газеты, с секунды на секунду ждал: вот-вот послышатся шаги на лестнице и наборщик, одновременно исполняющий обязанности метранпажа, бережно, как акушер новорожденного, внесет влажный лист — оттиск набора первой полосы, необычной за все полтора года. На ней — проект программы, создание которой потребовало так много времени. Долгие обсуждения вариантов, споры с соредакторами чуть ли не по каждой строке отняли целую зиму. Теперь все позади…