Точка опоры

— Дорогой Алексей Максимович, меня просили… Нет, мне поручили товарищи от них… От социал-демократов… Одним словом, от Московского комитета… Мы все вас любим и ждем…

— Это куда же вы меня ждете? — спросил Горький, недовольно кашлянув. — Я ведь только писатель. Речи говорить не люблю и не умею.

— И я, извините, не оратор. Я больше насчет прокламаций…

— Сами пишете или распространяете?

— Больше последнее. А Московский комитет поручил приветствовать…

— Не надо. Не надо славословий, — замахал руками Горький. — Давайте лучше сядем.

У Глаши горели глаза, и ей хотелось похлопать ладошками: «Как он славно осадил! От пустых речей проку нет».

Молодой человек, окончательно смутившись, сел на стул в уголке зубоврачебного кабинета и провел по лбу носовым платком. Горький выждал, пока сели женщины, и опустился на стул спиной к высокому креслу бормашины и, всматриваясь в молодого человека, уверил себя: «И усы, и бородка у него настоящие. И у того в передней вроде настоящие».

Горький представлял себе, как нелегко и непросто после бесчисленных арестов, после зубатовского развращения отсталых рабочих воссоздать Московский комитет, но он не мог не упрекнуть молодого человека после его неловких выспренних слов:

— Позвольте вас спросить, товарищ Старуха, почему у вас в Москве целое лето нет «Искры»?

— Нам почему-то не доставили…

— А вы сидели и ждали, когда вам поднесут на блюдечке? Непорядок.

Про себя отметил: «Наши комитетчики посильнее и посмелее, особенно сормовские. С рабочей закалкой». И продолжал:

— Волгари собирались поучиться у вас. А вы Москву оставляете без «Искры». Вам не доставили, а вы молчите. Не съездили за ней. Вы лишились — будем считать, временно — Грача, так надо же так действовать, чтобы охранники и жандармы содрогнулись: грачата в Москве расплодились!

«Поделом Старухе! — Глаша, чтобы нечаянно не ударить в ладоши, зажала руки между колен. — Мы с Наташей больше недели бегали по всей Москве, пока отыскали его. Даже Анна Егоровна и та не могла помочь. Одни явки испортились, к другим пароля не знаем. Чуть не провалились сами».

— Мы работаем недавно. И мы наверстаем… Даю слово от всего комитета.

— Вот это хо-ро-шо! Питеру да Москве пора стать запевалами.

— Здесь работать очень трудно…

«В этом он прав, — согласилась Глаша. — Провокаторов да шпиков тьма-тьмущая! И то надо понять: из Москвы выслано да сослано, говорят, двадцать две тысячи. Лучших людей! Студентов и рабочих! Оттого и положение плачевное. А эти парни, комитетчики, — наши, искровские. Мало их — будем вместе искать подмогу на заводах, хотя там и гадят треклятые зубатовские общества».

— А когда трудно, у человека силы прибавляются, — сказал Горький. — Человек должен идти к своей цели через все трудности. Понадобится помощь — наши волжане не откажут в ней.

Теодорович, не входя в кабинет, плотнее прикрыл двери.

— Приезжайте, — продолжал Алексей Максимович, — присылайте надежных людей. Да что я говорю? У вас же тут такая сила! — Взглянул на Наташу и на Зайчика. — Такие делегаты от партийной газеты. Нам бы таких в Нижний да в Сормово.

Вера Васильевна, почувствовав себя неловко от неожиданной и, по ее мнению, незаслуженной похвалы, перевела разговор на журнальчик Струве «Освобождение»: читал ли его Горький?

— Имел неудовольствие познакомиться с сим пакостным изделием, — поморщился Алексей Максимович. — Точнее — с первым номером. И с меня, знаете, хватит. Пресный пирог. Тесто неуквашенное… Мастеровая Русь кричит от гнева, берется за булыжник, пока единственное свое оружие, а ей, видите ли, пытаются сунуть в руки пакостный журнальчик. Да от него здравомыслящий либерал и тот отвернется. Право слово! А рабочих, — Горький погрозил пальцем, — как старых воробьев, нелегко на мякине провести.

— А социалисты-революционеры, как по-вашему, пользуются каким-нибудь вниманием в массах? — спросила Вера Васильевна.

— В массах — нет. Им же нужны «герои»! — усмехнулся Горький и про себя подумал: «Для меня достаточно домашней сторонницы «героев»; поправив усы, принялся рассказывать: — Посмотрите ледоход на Волге. Вот плывут настоящие льдины. Крепкие. Одна о другую звенят. Идут напором. Любую преграду сокрушат, сомнут. И есть между ними пена. С виду — та же льдина. А ступи на нее — провалишься. Никакой тебе опоры. И громогласные социалисты-революционеры — пена. Обопрешься на них — утонешь. И газетки их не годятся в спасательные круги. Вот так-то.