Точка опоры

Толстой был болен. В его дневнике стала появляться обозначенная начальными буквами приписка: «если буду жив». Но он стремился превозмочь болезнь: «Надо приучаться жить, то есть служить и больному, то есть до смерти». И он охотно присоединил свой голос к многочисленным голосам протеста. «Я лично знаю и люблю Горького, — писал Лев Николаевич, — не только как даровитого, ценимого и в Европе писателя, но и как умного, доброго и симпатичного человека». Упомянул он и о чахотке, и о жене, «находящейся в последней стадии беременности», и о том, что нельзя убивать людей до суда и без суда.

И через месяц Горького выпустили из острога. Но негласный надзор за ним не только сохранили — усилили.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

1

— Теленок приехал! — сообщила Вера Ивановна, едва успев закрыть за собой дверь.

— Струве?! — переспросил Владимир Ильич, вставая из-за стола. — Нежданный гость!

Вера Ивановна села и, закинув ноту на ногу, закурила, но тут же спохватилась:

— Ах, извините. Я все еще не могу привыкнуть, что вы не выносите табачного дыма.

— Ничего. Я открою форточку. — Владимир Ильич прошелся по комнате, держась подальше от дыма, окутавшего собеседницу. — А Теленком вы его называете по вашей доброте. Не иначе.

— В вопросах политики и философии он — теленок на льду. Хотя отчасти и подкован.

— Но какими подковами? Вот в чем дело. А самая подходящая кличка ему — Иуда. Да-да. Самая заслуженная. — Уткнув руки в бока, Владимир Ильич остановился перед Засулич. — Интересно, зачем же он пожаловал к вам?

— Не ко мне. Вас ждет. И у него есть предложение о сотрудничестве.

— В нашей «Искре»?! В органе, по его терминологии, ортодоксов? Свежо предание!

— В это «предание» можно поверить. Он не только от своего имени.

— От Тетки?! Так не привез ли он для «Искры» денег от нее? Мы ведь скоро можем оказаться на мели.

— Деньги у него, как я поняла, есть, но… О них он поведет особый разговор.

— Вы меня заинтриговали. — Владимир Ильич взял стул и, невзирая на табачный дым, подсел поближе. — Какой же разговор у вас с ним уже был?

— Он приехал… — Засулич потушила сигарету о ножку стула, закурила вторую. — И будет говорить от имени своего друга Туган-Барановского.

— Тоже о сотрудничестве?!

— В новом совместном журнале.

Владимир Ильич хлопнул себя по колену:

— Занятно. Иуда решил попытаться «объехать нас на кривой». Не так ли?

— Вы же сами печатались у него в легальном журнале.

— Да, когда боролись с либеральными народниками. И он, ваш Теленок, на том этапе пригодился нам как временный союзник. Не более того.

— А мне кажется, худой мир лучше доброй ссоры.

— Нет, я за ссору. За глубоко принципиальную ссору. — Владимир Ильич встал, опять сделал несколько шагов по комнате. — За войну с идейным противником! Понятно, когда война остается единственным средством для того, чтобы отстоять марксизм. А сейчас… — Тень задумчивости пробежала по его лицу. — Ну, что же… Пусть приходит. Выслушаем. Да не просто, а под протокол.

— Излишняя официальность осложнит отношения.

— А как же иначе?.. Мы же — «высокие договаривающиеся стороны», и в договоре должны следовать пункты.

— В вас заговорил юрист! — усмехнулась Засулич уголками тонких губ. — А Петр Бернгардович хотел бы… Как ваш старый знакомый… Для предварительного разговора…

— Прощупать почву? Узнаю изворотливого.

2

Шли дни, а Струве не появлялся. Владимир Ильич понял: выжидает, когда вернется из России Потресов. Пусть выжидает. Втроем, пожалуй, даже лучше.

Вера Ивановна сказала — уехал в Штутгарт, к каким-то немецким друзьям.

— Понятно, к людям его взглядов. Кстати, — Владимир Ильич развернул на столе один из свежих немецких журналов, — полюбуйтесь на тщеславную подпись «Peter von Struve». Фон! Не как-нибудь! С шиком! А дома так не подписывался. Он же не имеет этой приставки.

— Да. Но, может, потому, что у него мать урожденная баронесса Розен. Может, слышали, астраханская губернаторша! Потом — пермская. Новоявленная салтычиха. Рассказывают, разъезжала по городу верхом с нагайкой в сопровождении конной полиции. Вместо мужа принимала доклады полицмейстера. И только сенатская ревизия доконала их: губернатора прогнали. И они уехали сюда, в Германию, кажется, в Штутгарт. Там Петр Бернгардович и учился. А после смерти отца ушел от матери. Вот тут-то его и взяла на воспитание, к тому времени овдовевшая, Тетка.

— Решил блеснуть перед немцами. Вот пройдоха!

— Ну, уж вы очень резко. Он — видный публицист. И стилист далеко не из последних.

— Н-да. Стилист! А на кой черт нам такие стилисты?! И золотое перо бывает годно лишь на свалку истории.

Вернувшись из Штутгарта, Струве первым делом повидался с Потресовым, только что приехавшим из России, и попросил предупредить, что для большого разговора со всеми придет на следующий день.

Трое соредакторов поджидали его. Вера Ивановна, сидя у окна, уткнулась в какой-то французский журнал. Потресов, густобородый, благообразный, похожий на недавно рукоположенного священника, частенько вынимал из жилетного кармашка часы, посматривал на дверь.