Точка опоры

Тем временем Надежда окинула взглядом комнату. Возле водопроводного крана приметила жестяную кружку на гвозде. Как видно, вся его посуда! Вдоль стены — узенькая железная кровать, на ней плед — подарок Марии Александровны. Им Володя укрывался в Шушенском. Другой такой же привезла она. Будет чем накрыть вторую кровать. Конечно, не здесь, а где-нибудь…

— Не удивляйся моему жилищу, — улыбнулся Владимир Ильич. — Меня оно устраивало. А теперь найдем другое. Завтра же отправимся по адресам. Правда, понадобится паспорт для прописки.

— Но у тебя же — есть. И я получила.

— С нашими — рискованно. Лучше — чужие. Мне уже обещали болгарский. А тебя, как жену, впишут. Выбирай себе имя. Засулич, например, прописана Великой. А тебе какое имя нравится? Милка, Цола, Вида, Рада, Станка…

— Выбор, Наденька, богатый, — сказала Анна Ильинична. — И еще есть хорошие: Лиляна, Марица… Записывайся Марицей.

— Марицей так Марицей. Если Володе нравится.

— Хорошо! Но ты нам еще ничего не рассказала о Москве. Как там наши? Как мама? Здорова ли?

— Как мой Марк? Как Маняша? — в свою очередь засыпала вопросами Анна Ильинична.

— Ты что-то отмалчиваешься? — Владимир Ильич взял жену за обе руки, заглянул в глаза. — Я чувствую, что-то случилось. Писем от мамы давно нет.

— И Марк молчит. И Маняша.

— Их в одну ночь… увезли в Таганку.

— Сволочи! — Мартов выбросил окурок в окно и, взъерошив волосы растопыренными пальцами, пробежал семенящими шагами по комнате из угла в угол. — Сатрапы!.. Варвары!.. Николкины людоеды!..

— Маме опять удар. — Анна Ильинична, едва сдерживая слезы, достала платок. — И одна она там… Совсем одна… Надо ехать…

— Ни в коем случае, — хрипловато перебил Мартов. — Чтобы еще одной узницей стало больше…

— Когда это случилось? — вполголоса спросил Владимир Ильич. — При обыске ничего не нашли? Улик нет? Должны выпустить… Будем надеяться… Ну, не стану больше перебивать. Рассказывай подробно.

Мартов, поправив пенсне, опять просеменил по комнате, погрозил тощим кулаком:

— Дождутся, дьяволы!.. Я уже предупреждал Зубатова… — Остановившись возле Надежды Константиновны, спросил: — Вы читали в первом номере?

— Ничего я не читала: не дошла «Искра» до Уфы. Вероятно, земцы побоялись передать.

— Так для вас тут гора новостей — продолжал Мартов. — В первом номере — моя статья о Зубатове. Я ему пригрозил: дождется шельмец «той поры когда, при свете открытой борьбы за свободу, народ повесит его на одном из московских фонарей». Всю статью из слова в слово помню. — И снова погрозил кулаком: — Поделом ему! Гончей собаке — собачья смерть!

Когда он умолк, все принялись расспрашивать Надежду Константиновну о Питере. Новости были грустные: литераторы, подписавшие протест против побоища у Казанского собора, высланы из столицы. Анненский, Вересаев, Гарин-Михайловский, Бальмонт, Чириков — на два года. Их человек пятьдесят. Поссе — на три. Калмыкова — тоже на три. Но ей, как вдове сенатора, разрешили выехать за границу. На весь срок. Она быстренько продала книжный склад и отправилась, кажется, в Дрезден.

Улучив паузу, Анна Ильинична сказала:

— Наденька, я Володю знаю, он может и забыть…

— А вот и не забыл! — Рассмеявшись, Владимир Ильич стал рыться в газетах, сложенных стопкой на столе.

Но Анна Ильинична, опередив брата, выхватила из-под газет брошюру, еще пахнущую типографской краской, и подала:

— Вот его подарок!

— Ой, моя сибирская писанина! — Надежда прижала к груди книжку «Женщина-работница». — Вот нечаянная радость!

— Как журналист, подчеркиваю, — взмахнул рукой с дымящейся сигаретой Мартов, — удачная и нужная брошюра! Уверен — перепечатают в подпольных типографиях.

— Мы уже отправили ее в Россию, — сказал Владимир Ильич. — В Псков, в Киев, на Кавказ… Она пойдет широко, особенно в фабричных районах.

Вошла Вера Засулич; здороваясь, оглядела приезжую:

— Вот вы какая! С косой! Это мне нравится. Только сразу видно — русская! — Повернулась к Мартову: — Дайте сигарету, у меня все кончились. Со вчерашнего дня не было ни дыминки во рту. Под ложечкой сосет.

— Небось не завтракали, Велика Дмитриевна? — спросил Владимир Ильич. — Вам бы полезно по утрам выпивать стакан молока.

— Сказали тоже!.. Да лучше табачка на голодный желудок нет ничего! — От глубокой затяжки кашлянула, и узкие плечи ее вздрогнули. — Как там Питер?

— Бурлит. Побоище у Казанского собора подлило масла в огонь. Студенты выпустили стихотворную листовку. В ней, помню, такие строчки:

Со штыком под знамя свободы
Выйдет каждый студент, как солдат!

— Отлично! Ай да питерцы! — Владимир Ильич потер руки. — Под красным знаменем готовы — со штыками! Молодцы! Ну, а на заводах как? Идут на помощь студентам?

— Пошли бы… Я это почувствовала за Невской заставой. Повидала там рабочих, своих бывших учеников. На Обуховском готовятся Первого мая выйти на улицу. Собираются выпустить листок. Может подняться весь район. А поднимется ли — не знаю. «Экономисты» вставляют палки в колеса.