Точка опоры

— Дойдут… Еще напишет… Ну, а где же эта галерея?

— А я теперь уже и не разберусь в таком лабиринте улочек. Придется у кого-то спросить.

— Спрашивай. Ты небось успела освоить баварский диалект.

— Немножко. А по-русски, пожалуй, лучше нам не разговаривать. И поглядывать — не увязался бы за нами какой-нибудь подозрительный тип.

6

Елизавета Васильевна присматривала за кастрюлей, в которой варился суп; между делом набивала табаком гильзы Катык. Кржижановский вошел к ней с дымящейся сигаретой.

— И как вы можете курить такую дрянь? — Елизавета Васильевна повернулась к нему с готовой папиросой в руке. — Берите вот, а эту гасите. Я сигарет не выношу — какие-то все пресные. И без мундштука их нельзя. А с мундштуком женщина как чиновник из департамента.

Она взяла папиросу, слегка сдавила бумажный мундштук, не скрывая предстоящего удовольствия. Кржижановский, успев погасить сигарету в пепельнице, поднес ей горящую спичку, а потом закурил сам. Они встали к открытому окну.

— Вот докурю последнюю тысячу и — домой. Не могу я здесь жить. Все вокруг — чужое, и у меня подкатывает к сердцу эта… как ее?., тоска по родному краю.

— Ностальгия.

— Я раньше о ней только в романах читала: человек места себе не находит от щемящей тоски по родине. А теперь сама мучаюсь. Выйду на улицу — деревья не наши. Даже колокольный звон — и тот не наш. Уеду!

— А Надежда с Владимиром как же тут без вас?

— У них — дело. Нельзя газету бросать. Я же вижу: на них все держится. Даже на неделю и то не смогли вырваться в горы.

— И ностальгия к ним не подступится?

— Как сказать… Тоже тоскуют. Только не говорят. Крепятся. И живут письмами из России. От друзей, от агентов «Искры», просто от рабочих-революционеров. Теперь письма-то к ним, как голуби, летят со всех сторон. Ну, а мне Питер снится, и зима здесь покажется мучительной. Вот и решила — домой…

Покурив, Глеб Максимилианович направился в соседнюю комнату, шагал легко и осторожно, чтобы не стучали каблуки и чтобы ничем не помешать Ильичу, мысленно говорил себе:

«Ему необходимо закончить брошюру, елико возможно быстрее. Она нужна всюду. Безотлагательно необходима».

Нетерпеливо припал к рукописи, будто утолял жажду. То и дело подтверждал кивком головы: «Правильно, Володя!.. Верно!»

Читая острую полемику с «экономистами», извращающими марксизм, поклонниками стихийности и доморощенными тред-юнионистами, сжимал кулаки и как бы подбадривал в схватке: «Так их!.. Так!.. — и, переводя дух, тряс головой: — Эх, если б я мог этак!.. С накалом высокой мощности… Тут же в каждой главе— электрический заряд!..»

Многие страницы он перечитывал, стараясь сохранить во взбудораженном мозгу каждое слово. В особенности взволновал его раздел «Организация рабочих и организация революционеров». Да, борьбу должно возглавлять стойкое ядро профессиональных революционеров, отдающих делу партии не какие-то там свободные часы, а все свое время, все силы, находчивость и умение. И рабочие-революционеры должны выковать из себя профессиональных революционеров. Готовиться изо дня в день, вышколить себя не меньше царской полиции, централизовать все конспиративные связи, порывать с раздробленностью и местничеством, работать для общего партийного дела. Все во имя свершения политической революции.

Зубатовцы подсунули знамя легализации, пытаются заманить рабочих в ловушку, чтобы высмотреть «людей с огоньком». Революционеры обязаны помочь рабочим разобраться, где их друзья и где враги, уберечь от ловушек, поставленных жандармами, попами и либералами, прекратить развращение рабочих «струвизмом», открыть им глаза на вредную болтовню о «мирном сотрудничестве классов», которого никогда не было и не будет. Да, Володя прав: пришло время вырывать плевелы, чтобы не мешали расти пшенице. Пришло время «готовить жнецов, которые сумели бы и косить сегодняшние плевелы, и жать завтрашнюю пшеницу».

— Хорошо!.. Отлично!.. — шептал Кржижановский. — А я-то у себя там… как сурок в норе. А ведь тоже мог бы…

У него пересохло горло. В груди горело. Кровь приливала к вискам. Ему перед самим собой было стыдно за потерянные месяцы. Если б следовал тому уговору, который состоялся в Минусинске… Мог бы сделать что-то значительное… И не только в одной Тайге, не только в Томске — по всей Сибирской магистрали… Зина иногда тормошила: «Пора нам начинать…» А он? Как больной гусенок в дождь — опустил крылья… Больше этого не будет, он постарается наверстать упущенное! А Зина у него первая помощница во всем. С огоньком в душе! Про таких писал Некрасов: «Коня на скаку остановит, в горящую избу войдет». И они, Кржижановские, еще покажут себя. Им не придется стыдиться перед друзьями. Они оправдают доверие Ильича, его слова о профессиональных революционерах!..

Перевернув страницу, Глеб Максимилианович продолжал читать о жалких кустарях, уронивших престиж революционера на Руси: