Точка опоры. В Бутырской тюрьме 1938 года

— Тогда простите… Да, настроение тяжелое, по внуку скучаю. Вы тоже должны меня понять.

— Отлично понимаю, такая тема не требует пояснений. Отлично все понимаю.

— Тема сугубо личная, но как подумаешь, просто чудовищно… очень страшно было с близкими расставаться. Всяко на моем веку бывало, привык я и не к таким встряскам, только досадно подумать, за что на мою долю их так много выпадает.

Сергей Иванович беспомощно посмотрел на нас.

— Да что говорить… Мы жили одной семьей — я с женой и сын с невесткой и внуком. Мальчишка просто прелесть, умный парень… должен учиться в седьмом классе. По физике у него пятерка, по алгебре, по геометрии, а вот пение не любит, не любит, чудак. Я ему отдельную комнатушку устроил, в доме уж сам все делал, там у него паяльник, тисочки, пассатижики, мы с ним динамо крутили рукой…. как накрутимся. Очень радио любит — сам собрал радиоприемник. В электрокружке занимается, в Доме пионеров. Я помню, мы с ним кота мыли: нальем ванну, и туда его, окатим с ног до головы, ох, смешно, кот глаза выпучит, глаза большие, смотрит… И вот, свалилось несчастье — я здесь, а сын с невесткой из-за меня тоже получили путевку в жизнь. Он где-то на Севере, а она в другой части Союза, где-то под Уфой. Только я не знаю даже где они теперь, что с ними. Эх, у меня такое предчувствие — сердце сжимается.

— Ну, что это такое! — вырывается у меня.

— Вам в новинку, — вытянув шейку, проговорил Сергей Иванович, — а я уже хлебнул лагеря, как подумаю о них, сердце сжимается. Там порядки такие: зима, на улице мороз до сорока градусов, одеты плохо — телогрейка второго, а то и третьего срока, на ногах ватные бахилы и резиновые чуни… Когда привезли, там ничего не было, кроме леса. Потом сами железную дорогу провели — сто шесть километров. Примерзали пальцы к железу, уставали адски, а потом еще идешь по ледянке, часам к десяти вечера к зоне приплетались. Как пришел, как сел, — не могу встать… На пути каждую минуту останавливают, пересчитывают… Даже не знаю, что с ними теперь…

— Не убивайтесь, — вцепился в его руку старик Пучков.

— Я хотел только, товарищ Пучков, сказать: ведь всякое может случиться, ведь так?

— Не убивайтесь, поговорим лучше о чем-нибудь другом.

— О чем же?

— Например, попросим нашего молодого друга рассказать о положении на историческом фронте.

Вдруг старик Пучков закивал кому-то головой.

Неожиданно перед нами вырос Кондратьев. Он наклонился к старику. Старик радостно отозвался:

— Да — да… ну, дело-то какое… как хорошо, посидим, потолкуем.

Сергей Иванович пододвинулся немного, и Кондратьев опустился рядом с ним. Облокотись о колено, подпер рукой подбородок:

— А можно спросить, насчет чего разговор?

— Все о том же, — завертелся Пучков-Безродный, — Все о том же, что тут поделаешь? Ничем другим голова не забита… таких условий не сыскать нигде..

— Думаю, что для этого нас сюда и поместили… Сейчас такая политика — знай, сверчок, свой шесток…

— Ну? — перебил его Кондратьев.

— Нет, он правильно говорит, — сощурился Сергей Иванович.

— Ну, и что?

— Как что?.. Иезуитство, бандитизм — вот что.

— Об этом можно не спорить — до крайности безотрадная картина. Да, нам нелегко было понять, что его деятели те, кто кулаками могут стучать… Кондратьев повернул голову ко мне:

— А можно будет историю в конкретном смысле?

— Что вы разумеете?

— Учебник Шестакова.

— Почему учебник Шестакова?

— Кажется, вас просили об этом… Вы его читали?

— Как же я мог не читать?

— Ну, и что, в восторге?

— Нет, не в очень большом, для старших классов он не годится.

— Только для старших? Ну уж, что вы, что вы! Признаюсь, давно такой гадости не читал. За несколько дней до ареста говорил с одним товарищем-икапистом; и, — увы и ах, — и он ничего не понимал.

— Нашли новое средство воспитания соответствующих эмоций? — прищурился Сергей Иванович.

— Да нет, так, — мешанина из Платонова и сказок Иловайского, пошлость редкостная.

— Видите, какая штука! — оглаживая бороду, задумался Пучков-Безродный, — стоило ради этого смешивать с дерьмом Михаила Николаевича Покровского?

— Ну вот, вот в том-то и дело! — подхватил Кондратьев, — и нашлись оборотистые молодцы, которые удивительно здорово помогли в этом.

— Кого вы имеете в виду? — спросил Сергей Иванович.

— Карла Радека и Николая Ивановича Бухарина. Сергей Иванович даже вздрогнул.

— Товарищ Кондратьев!.. Не кощунствуйте! Николай Иванович своей жизнью заплатил, это жестоко…

— Вы говорите, жестоко? Вы, вероятно, в январе тридцать шестого уже в лагере сидели?

— Сидел, а что?