Точка опоры

Теодорович прислал новую записку: «Солнышко ясное!» Глаша разулыбалась. Ясным солнышком в родной деревне Шошино ее называли ссыльные друзья. Курнатовский и Шаповалов, оба влюбленные в нее. И вот теперь Ясь. О чем он там дальше? Теодорович писал, что все тюрьмы переполнены и, вероятно, их отправят, не дожидаясь высочайшего повеления. Могут в разное время, в разных вагонах, в разные края. Лет на пять. За это время много в реках воды утечет, многое в личной жизни изменится. Страшно подумать, что они могут никогда не встретиться. В сибирских погребах нелегко ведь выжить, тем более одинокому. Если Глашура… Девушка на секунду зажмурилась от радости. Откуда он знает, что такое имя ей особенно близко к сердцу? Так называет ее только мамуля. Дальше Ясь писал, что они могут обвенчаться в тюремной церкви. Тогда их отправят вместе. Единственным препятствием оставалось только то, что он крещен в костеле, но тюремный священник — были бы деньги — согласен до венчания заново окрестить его, перевести в православные.

Какой же Ясь умница! Какой хороший, милый, дорогой!.. И Глаша с запиской в руках закружилась по камере, словно в вихре вальса, своего любимого танца. Он еще спрашивает! Да она готова тысячу раз написать в ответ: «Согласна, согласна, согласна…»

Екатерина Никифоровна, услышав об этом от дочери во время личного свидания в тюремной конторе, прижала ее к груди и на минуту зажмурилась, чтобы сдержать слезы.

— Я рада… Желаю большого счастья, — говорила, осыпая лицо дочери поцелуями.

В тот же день она написала мужу, все еще скрывавшемуся от кредиторов в Петербурге:

«Ну, друг мой, благослови свою дочь Глафирочку на вступление в брак. Жених ее разделяет ее участь, то есть сидит в той же тюрьме. Он — поляк Иван Адольфович Теодорович, по словам Глаши, очень хороший человек. Но кто он — студент или кто, — спросить забыла. Знаю только, что брат его в Смоленске присяжный поверенный.

Глафира, конечно, напишет тебе сама, но письмо может долго пропутешествовать. Ты напиши ей благословение скорее, потому что на этих же днях будут и венчаться.

Не знаю, как ты, а я радуюсь счастью Глаши — она верит в свое счастье. А мы будем счастливы их счастьем.

Им нужно спешить, а то их могут разъединить. Я уже купила почти все. Куплю еще кольца и шляпу. Цветы будут живые, хочется белые розы — не знаю, найдем ли.

Он сказал Глаше: «Я люблю твою маму пока только за то, что у нее такая чудесная дочь». А я попрошу с ним свидания, когда он сделается мужем Глаши».

И белые розы мать нашла…

Уложив все в большую корзину, она взглянула на новенькую икону богородицы владимирского письма. Купила для благословения. Глашуре на всю жизнь. Но… Вздохнув, поставила икону на божничку. Не примет Глашенька…

«Благословлю просто, — решила мать, — своей рукой. И венчание-то, знаю, ей поперек сердца. Но без этого нельзя. Жить должны в законном браке».

Извозчик ждал у калитки. Екатерина Никифоровна, перекрестившись перед иконами, взяла переполненную корзину и направилась к выходу.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

1

В апреле простились с Лондоном. Для этого было несколько причин.

Плеханов по-прежнему был недоволен тем, что уехали далеко от него, и даже считал себя оскорбленным. Аксельрод и Потресов отказывались хотя бы на несколько дней приехать в Англию. Вера Ивановна тяготилась тем, что мнение Георгия Валентиновича по тому или иному вопросу могла узнавать только из его писем.

Приближался съезд. Подготовка к нему требовала участия всех соредакторов.

К тому же из Лондона их гнали недуги. От зимней сырости и холодов в квартире у Елизаветы Васильевны ныли суставы, и она большую часть времени проводила в постели, обложившись грелками. А потом расхворался и сам Владимир Ильич. Нелады с Плехановым подорвали его нервы. Болела грудь. Болела кожа. Что делать? Обратиться за помощью к английскому врачу? Но доктора в Лондоне дороги, за визит надо платить гинею[49]. А денег и без того не хватает на самое необходимое. И Надежда пригласила Тахтарева, когда-то учившегося на медицинском факультете. Тот поставил диагноз — «священный огонь», тяжелая болезнь, при которой воспаляются кончики грудных и спинных нервов.

Надежда, по совету Тахтарева, вымазала мужа йодом. Ему стало еще тяжелее. Он метался от боли.

Так больным и привезли его в Женеву. Там, в пансионе мадам Рене Морар, где частенько живали российские эмигранты, он окончательно свалился.

Но апрель одарил Женеву солнечными днями, и силы к больному стали возвращаться. Через две недели он уже был на ногах.