Точка сборки

Женщина посмотрела на него в удивлении и, пока солнце не вырвалось из-за горы и не раскрасило все вокруг роскошным светом и тенью, поспешила в сторону турбазы, к спящей дочке, зябко запахнувшись в ветровку, мечтая мгновенно перенестись обратно в город, укрыться от этой бессмысленной красоты в своей крохотной кухне.

«Вот и отдохнула… Бабий отпуск состоялся», – твердила она про себя на ходу, утирая нос и слезы.

Маарка некоторое время смотрел, как она неловко шагала по разъезжающейся береговой гальке, провожал взглядом ее яркую, совершенно неуместную панамку.

С легким сердцем, с новыми силами поднялся на ноги. По-хозяйски приткнул пустую бутылку под березу, кинул в мешок кружку, хлеб, оставшуюся луковицу, сунул топор в лодку-дюральку, стащил ее в воду и короткими мужицкими гребками погнал через озеро на заповедницкую сторону.

Отдыхающая скрылась за мыском, все замерло в мире, двигалась только лодка и Маарка на ней. Ну еще берега плыли, и даже покрытые лесом далекие вершины тоже двигались за зелеными склонами, но медленно, как минутные стрелки. Маарка проходил на своей лодке по полусонному миру, следы гребков на воде сворачивались маленькими водоворотами, в которые иногда попадал плавучий мусор и бабочки-поденки. Было спокойно, тело отдыхало в приятной работе. То ли в Мешту плыть к Генке Поливанову, то ли в Кезерташ. Между кордонами восемь километров по берегу, но отсюда расстояние одинаковое – что туда, что туда. Подумал, взял чуть левее и через два часа ткнулся в берег возле Кезерташа.

На кордоне еще спали. Маарка прошел к Вите Карпухину на летнюю кухню и нажарил картошки с луком.

Витя сонно глядел на него с кровати, подложив ладони под щеку.

– Маарка, ты любишь тантрическую музыку?

Не дожидаясь ответа, Витя включил магнитофон. Картошка теперь жарилась под нечеловеческие звуки тибетских труб, удары цимбал и сдавленное горловое пение. Когда завтрак был готов, Витя встал.

– Здорово, бездельники! – Гена Поливанов постучал для приличия в открытую дверь и сел за стол. Он пришел из Мешты за лошадьми. – О, и этот молодой любовник здесь. Дай мне, Вить, бокальчик чистый.

Налил себе чаю из сипевшего на печке чайника.

– Ну что, усы-то помочил на той стороне? – спросил он Маарку. Тот смущенно улыбался, щурил глаза. – Довольный сидит, жрет. Кого окучил, нет?

– Так, познакомился с одной. С это… – Он поскреб лохматую с проседью башку. – С Новосибирска, что ли.

– И что? Скажи хоть два слова-то.

Маарка пожевал, потом подлил себе чаю:

– Она со своим вином была.

– Так, интересный рассказ. Давай дальше.

– В оконцовке, как светло стало, заплакала.

Поливанов захохотал:

– Это она твою рожу увидела и расстроилась.

Витя и Маарка тоже заулыбались: в словах был резон.

Марк Акмалтанов действительно смотрелся страшновато и мог расстроить своим видом женщину. Широкое монгольское лицо, свороченный набок, но не утративший горбинки толстый нос, толстые губы (по верхней шла узенькая дужка усов), изрытые оспинами темные щеки, усаженные кое-где толстыми редкими щетинками, постоянно всклокоченная жесткая шевелюра. Близко к носу лепились карие глаза с европейским разрезом век, похожие на глазки медведя – маленькие и вроде как доброжелательные. Медвежьими были и плечи – узкие и покатые.

Как будто мало было славянской и тюркской кровей, как будто примешалась еще дикая, которая всю жизнь отправляла его шариться в одиночку по горам с постоянным безразличным любопытством хозяина тайги.

Маарка имел в Аирташе дом, но появлялся там редко да и вообще проводил большую часть времени в лесу. С весны собирал по косогорам сброшенные маральи рога, иногда сдавал папоротник-орляк или облепиху, в июне охотился, чтобы добыть панты[2] для туристов, к зиме исчезал надолго, браконьерствуя где-то по своим избушкам под хребтом. На озере чаще всего его видели летом – в июле-августе, в туристический сезон. Часть рогов, шкурок и панты уходили отдыхающим, иногда в обмен или забесплатно удавалось получить порцию-другую любви.

Его имя, выговариваемое на местный манер, стало кличкой. Мужики сходились на том, что мужик «спокойный», местные женщины недолюбливали, хотя пил он мало.

Болтали про него разное. То говорили, что он переваливает хребет и кормит своей охотой старообрядку-затворницу Агафью Лыкову, то обвиняли в поджогах тайги по весне: дескать, так удобнее рога собирать. Некоторые истории он унаследовал от отца – тот был таким же бродягой и хорошим охотником, так что уже не разобраться точно, что правда, что выдумки. Отец его пропал в тайге лет пятнадцать назад.

– У меня два вопроса, – сказал Гена Поливанов. – Первое – ты, Маарка, у Агафьи был?

– Нет, – подумав, ответил Маарка.

– Жалко. Думал, дорогу подскажешь. Или с нами сходишь. Второе – вы мне поможете лошадей поймать? А то мне москвичей нужно к ней вести.

Маарка пожевал хлеб:

– Поехали. Я у самой Агафьи не был, рядом проходил. Продукты на меня бери, съезжу с вами.

К обеду они согнали с горы двух лошадей, поймали и привязали за огородом. Завтра Маарка должен был привести их в Мешту.