Точка возврата

Старик проводил взглядом зеленую курточку, ухмыльнулся: «В парк понеслась, безмозглая курица! Ребенка одного оставила. Вот и дождался. А то неделю здесь торчу, у них под носом. Нет, чтобы глаза разуть!» В очередной раз возмутился, что в утиль списали. Встал, потер замерзшие руки, с забытой за последний год бодростью заковылял к подъезду, продолжая раскручивать негодование: «Думают, на их куски приехал окусываться, ни фига! Просто помереть решил там, где родился. Квартирёшку в Орде продал за пятнадцать тысяч долларов, так что как-нибудь протяну. Для зажравшихся придурков это копейки, у них одни ярлыки на уме. Чем больше олухов за шмотками гоняется, тем общество стабильнее, тьфу ты! Там, наверху, дергают за ниточки, кукловоды хреновы!» Нет, Петрушкой быть – ни за что! А нужна ему самая малость, философ он, и точка. Еду варил, чтобы настоящая была, готовые суррогаты не признавал, и неважно, что за стол с ним сесть некому. Сигареты брал самые дешевые и книги по десять тенге, «секонд хэнд» из помойки, так что в пенсию укладывался легко, а имеющихся денег до конца жизни хватит.

Набрал знакомый код, лязгнула серая железная дверь. «А в этом дурацком подъезде ничего и не изменилось. Те же колясочки, велосипедики, брошенные, как при коммунизме». Невольно подивился, что все на месте, и нажал кнопку лифта. Ощутил поднимающуюся энергию, не горячечный раж, как раньше, а холодную решимость поквитаться со злым роком, теперь уж в последний раз. Петр Лугов никогда не плыл по течению, всегда сопротивлялся, стоял на своем, даже если был неправ. Просто иначе – это не жизнь!

Вот и погасла кнопка, пятый этаж, до чего же медленно разъезжаются двери лифта… Шевельнулась тревога: «Вдруг они поменяли замки? Нет, пронесло! Безмозглые идиоты, и в голову не пришло, что я мог сделать копии ключей. Для них раз старик – значит тупой! Они как рассуждают: современных наворотов не признаешь – отстал безнадежно».

Петр Константинович запер дверь на один замок, осмотрелся. Вроде посвободнее стало, хлама меньше. Не снимая ботинок, прошел в детскую, сухие подошвы почти не оставляли следов. «Вот тебе и поездочка в Москву шестьдесят лет спустя! Не узнала меня Антонина, Тошка, ну и пес с ней! Прошлого не разыщешь, а вот что с будущим полный абзац, это нельзя так оставить. Не бывать «осиновому полену» в нашем роду!»

Убить младенца, если внучок не соврал. Исправить ошибку! Тошка, Тошка! То же самое имя. Очередная насмешка злой судьбы! Глупость, если разобраться, но к именам он относился трепетно, однажды потеряв собственное.

Из-за прутьев кроватки бессмысленно глядел большеголовый идиот. Старик вздрогнул, защемило сердце, подобного он не ожидал. Некстати встрял разум: «Такую вину не загладить!» Дед пожалел, что не может заплакать, ему никого не было так жаль, как этого маленького мертвеца, брошенного среди живых. Он печалился не о себе, а о той несостоявшейся жизни. Младенец издал монотонный звук, совсем не похожий на звонкий детский крик.

– Мы скоро будем вместе! – прошептал старик.

Опять влез разум: «Кого ты утешаешь, себя или его? Когда стал верить в загробную белиберду?»

Ответил сам себе: «Чем черт не шутит! В восемьдесят с лишним лет "там" все равно ближе, чем "здесь", надо примерять потихоньку!»

Взял подушку, издевательски розовую, с рюшками по бокам и малиновым сердечком в центре. Поднять руку на беззащитного страшней, чем накостылять целой своре подонков. Трусом он никогда не был.

Пнул ногой подушку и бережно закрыл малышу глаза.

Глава 12 Все потеряно

Валерий толкнул дверь: не заперта, замок по виду цел. «Ну, Ладка! Памяти никакой!»

– Ау, есть кто живой? – сначала бодро окликнул, потом слабее, тревожнее, будто тишина съедала силы.

«Неужто гуляют? Коляска-то на месте, а ее вещей нет». Вздрогнул, шагнул вперед, мурашки по спине, будто опасность за каждым углом. Кухня, ванная, туалет, гостиная – ничего. Детская… Что-то не так! Вроде Тошка за прутьями кровати, а мамы рядом нет. Скинул тапки, чтобы не наследить, ковер мягкий до зыбкости, сердце колотится, не дает дышать. Малыш синий весь, личико заострилось, ручки аккуратно сложены на груди, как у… покойника. Врубился с трудом, потрогал. «Не дышит, но теплый еще. Или рука у меня холоднее, – мысли бестолково метались. – Подушка на полу. Лада всегда держит ее на кресле. Сувенир. Бред! Полный бред!» Заставил себя смотреть на малыша. Синюшный, нос приплюснут, а уложен заботливо, по-матерински. «Это она убила! Мать. Раз могла тогда с таблетками, то и сейчас… вот так подло, подушкой!» Как удар в спину. Больно. Валерий дернулся, разноцветный ночник разлетелся вдребезги. Под ногами хрустнули осколки жизни, любви, надежд. Плевать, что в одних носках, раз все в мусор. Разрыдался громко, не сдерживаясь. Крик оскорбил тишину того, другого, нашедшего покой. Валерий судорожно всхлипнул, изнутри поднималось: «Подбери сопли, придурок! Ты разобраться должен! Ему, сыну своему, должен!»