Точка

Мама услышала, но видеть Эдуарда не могла. И тогда она взволнованно крикнула из ниоткуда, пытаясь получить хотя бы главный ответ на мучавший её больше других вопрос:

— А он высокий, Кира?

И тут я поняла, что совершенно не помню, какой он, мой Эдик, какого роста. Я оглянулась и всмотрелась в место для возилы, но Эдика там не было, он пропал. Трамвай продолжал движение по параллельным рельсам, железные колеса оставляли на них параллельные железные следы, но впереди снова начал прорисовываться Лазарь, а не молдаванские родственники, как будто, рельсы остались недвижимы, но поменялась сама география вокруг них, ровно на сто восемьдесят градусов: на 90 — выше нуля и на 90 — ниже. Переулки, примыкавшие к Садовому кольцу, те самые, которые мне и были нужны для отстойника, снова оказались справа по ходу трамвая, а не слева — специально, подумала я, чтобы тачкам заезжать было неудобно на показ, и я прицельно решила разобраться, кто же так ведет мой трамвай, что ничего не сходится, кроме параллельного под нами направления рельсов. И я посмотрела на возилу:

— Руль, — спросила я его, — куда едем?

Руль обернулся, но это был не он и, само собой, уже и не Эдик. На месте Руля восседал непосредственно Евклид, сам лично, чисто собственной древнегреческой персоной, с гипсовым лицом и каменными кудряшками на голове. Он кивнул мне в противоположном направлении и вежливо на «вы», как и Эдик, намекнул:

— Спросите у Бернхарда, пожалуйста, ему лучше знать.

Я растерянно обернулась в направлении кивка и обнаружила ещё одного Руля за противоположным трамвайным пультом управления вагоном.

— Руль! — крикнула я тому Рулю, не Евклидову, — чего так едем кривожопо?

Второй Руль обернулся и тоже не оказался самим собой, зато я сразу догадалась, что теперь вагон ведет чисто Риман, собственной многомерной персоной.

— Скоро уже, — добродушно сообщил Бернхард Риман, — скоро доедем, там будет точка пересечения рельсов между собой, и напротив как раз будет ТОЧКА. Подождите немного ещё, пожалуйста, — и задумчиво добавил, не поворачиваясь уже:

— А про жопу вы зря задеваете, жопа — не часть тела, жопа — это состояние души…

Он продолжал движение, и я не успела еще осознать высказанную им мудрость, как впереди вместо Лазаря Бермана, сына своего отца, вновь начали проступать неясным контуром очертания отчима Бермана, отца своего сына, а заодно и мамины тоже. Они то продавливали изображение сильней и были чётче, то расплывались в дымчатом выхлопе нечистой столичной атмосферы, то внезапно менялись местами между собой.

А потом трамвай задрожал, потому что и Евклид и Риман одновременно ударили по электрическим рычагам, пытаясь перетянуть вагон каждый в своем единственно правильном направлении движения, и тогда внизу под нами затрещало, под самой вагонной серединой, где сидела я, Кира Берман, заложница и раба двух противоположных научных титанов, и что-то гулко задолбило в трамвайное днище, тоже прямо подо мной. Вагон затормозил в бессильном сопротивлении каждому из возил и медленно стал подниматься на дыбы. Я схватилась за сиденье, обняла его обеими руками и закричала. Но страшный треск из-под начинающего разламываться надвое вагона был ещё сильней моего крика и заглушил его без всякого труда. Вагон подбросило и опустило на землю, на вырванные из асфальта и пересекшиеся между собой рельсы.

— Всё! — сказал одномерный Евклид. — Пиздец, приехали. Точка!

— Всё! — сказал многомерный Бернхард Риман. — Пиздец, приехали. Точка! — и, развернувшись к Евклиду, неучтиво бросил: — А, кстати, Евклид — это кликуха или фамилия? А то у тебя, может, как у Эдика, кроме имени и нет ничего, отчества даже? Хули тогда земными параллелями заниматься?

И оба они посмотрели в сторону начинающегося от Смоленского бульвара незаметного переулочка, уплывающего в глубь староарбатских земель. Риман — победителем, Евклид — побитой собакой, но оба, не сговариваясь, синхронно повторили:

— ТОЧКА! — и тут же оба исчезли в асфальтовом разломе земли на месте трамвайного крушения, так же как и родня, провожающая и встречающая меня здесь же, вдоль линии трассы Смоленского бульвара, но кто теперь из них был мне кто, я уже не знала точно. Другое нормально сообразила — вот где будет моя персональная точка, вот, где теперь я буду хозяйничать сама — на этом вот самом месте непараллельного пересечения параллельных рельсов. Пиздец!

После сна этого прошел ровно год, чуть больше — как раз и начинался мировой этот футбол, с чего я начала вспоминать всё третьего дня тому назад. И весь протекший год я про сон вещий вспоминала, никак меня он не оставлял, постоянно будоражил воображение, хотя работать продолжала как обычно — все дни подряд за вычетом трудных. И, знаете, несмотря, что особенно рисковых беспределов за отчетный период с нами не случилось со всеми, с Зеброй и Мойдодыром, но угомониться у меня насчет идеи о своей точке всё равно не получалось — так прикипел тот сон с Евклидом и другим геометром из Германии, который теорию на практике доказал — на живом Эдиковом глобусе мира.