Точки пересечения

Наконец Коробченко левой рукой опустил в автомат монету, снял телефонную трубку, поднес ее к уху и, по-прежнему глядя в зал, замер, как манекен в витрине. Бирюков ощутимо чувствовал пристальный Жорин взгляд — видимо, из всех посетителей, находящихся в зале, Коробченко с особым подозрением присматривался к его рослой фигуре.

— Тында по приглашению, двадцатая кабина, — без малейшей интонации, скрипуче разнеслось по залу из динамика.

Собеседница Антона резво вскочила на ноги, словно оглушенная, закрутила головой. Тотчас поднялся и Бирюков. Мгновенно заметив, что двадцатая кабина расположена почти напротив восьмой он еще толком не знал, каким — образом поступит дальше. Единственным стремлением Антона в этот момент было хоть чем-то притупить настороженность Коробченко.

— Можно, я скажу вашей Милочке несколько воспитательных слов? — внезапно спросил женщину Антон. Та — обрадованно схватила его за рукав:

— Ради Бога…

Однако «воспитывать» Милочку Бирюкову не пришлось. Как только он следом за женщиной вошел в переговорную кабину, Коробченко повернулся к укрепленному на стене аппарату междугородной связи и указательным пальцем левой руки, не выпуская из нее телефонной трубки, стал резко накручивать диск. Реакция Бирюкова была мгновенной.

После Антон и сам не мог вспомнить в деталях, каким образом очутился в кабине №8, за спиной Коробченко. Отчетливо в его памяти запечатлелся лишь тот момент, когда он почувствовал в своей ладони горячую Жорину руку с зажатой в ней рукояткой нагана. И еще запомнились Антону безумно расширенные глаза Жоры на белом, как мел, мальчишеском лице.

Глава XIV

При обыске в карманах Коробченко нашли заверенную нотариусом расписку Владимира Олеговича Милосердова в том, что тот получил от Геннадия Митрофановича Зоркальцева семь тысяч рублей наличными деньгами, полпачки измятых сигарет «Прима», винную пластмассовую пробку и два рубля восемьдесят пять копеек пятнадцатикопеечными монетами. Изъятый у него наган с пятью оставшимися патронами, судя по номеру, принадлежал охраннику Колчину, труп которого, завернутый в брезент, обнаружили под вездеходом тюменские железнодорожники 12 июня. Первый допрос, сразу после задержания, проводила следователь Маковкина в присутствии прокурора, Шахматова и Антона Бирюкова.

Низко опустив стриженую голову и зажав между плотно стиснутыми коленями в заплатанных джинсах трясущиеся ладони, Коробченко обреченным голосом давал показания, тут же записываемые на магнитофонную ленту. Он ни в чем не запирался, не лгал напропалую, как это обычно делают на первом допросе, пытаясь выиграть время, уголовники-рецидивисты. Напротив, чистосердечным признанием Жора хотел «облегчить душу и избавиться от кошмара, накрученного глупой гастролью — в Минск и обратно». Многое из рассказанного им в дальнейшем надо было подтверждать свидетельскими показаниями и тщательными экспертизами, но главное сейчас заключалось в том, что задержан именно тот преступник, которого искали и который с оставшимися в нагане патронами мог безрассудно натворить еще немало серьезных бед.

…Жизнь Жоры Коробченко, по его словам, складывалась, как у всех, но сам Жора, сколько себя помнил, не хотел быть «инкубаторным». Единственный сын у матери-учительницы, он получил хорошую дошкольную подготовку и в начальных классах считался лучшим учеником. Чтобы не прослыть среди соклассников «паинькой», рано начал покуривать, бравируя, отведал спиртного. Неудержимо хотелось быть лидером во всем. В старших классах учиться, стало труднее, однако завоеванное лидерство уже не давало Жоре покоя, и он решил «лидировать» там, где легче. Природа не наделила его физической силой и смелостью, но после стакана вина эти недостатки словно исчезали. С отъездом Коробченко на учебу в художественное училище исчезло и сдерживающее влияние требовательной мамы, контролировавшей дома чуть не каждый Жорин шаг.

В училище Жоре понравилось. Учащиеся в группе подобрались способные, а преподавание специальных дисциплин вели профессиональные художники, знающие толк в своем деле. Почти на четыре месяца Жора забыл о вине. Пытался даже бросить курить, но не смог — не хватило силы воли. Перед Новым годом Коробченко захандрил. Причиной плохого настроения явился в общем-то пустяк: в красочной предновогодней стенгазете в числе лучших пяти учащихся курса фамилия Жоры оказалась не на первом месте, а на пятом. «Плохо — становлюсь серым», — мрачно решил Жора н почувствовал непреодолимое, нутряное желание «тонизироваться».

В первое утро нового года Коробченко очнулся с раскалывающейся от боли головой в незнакомой квартире. Мучительно соображая, как здесь очутился, с трудом узнал в вышедшем из ванной в одних плавках высоком мускулистом парне с белыми до плеч волосами бармена Стаса, за стойкой которого вчера исподтишка, вместо кофе, глотал «виски с содовой» и которому шутя бросил, кажется, последнюю десятку за длинную пачку фирменных сигарет «Честерфилд». Стас сладко потянулся, поиграл загоревшими мускулами. Подойдя к дивану, где лежал Жора, усмешливо сказал: