Точку поставит пуля

Первая его жена и после развода осталась «Игумновой», нынешняя носила фамилию умершего. Молчаливо подразумевалось, что после смерти она будет похоронена рядом с ним.

«Не повезло девушке…» Он старался об этом не думать.

Его развод и ее вдовство были абсолютно различны по своей сути.

«В одном случае — неудовлетворенность, в другом — потеря, незаживающая рана, невозможность замены…»

С этим — увы! — следовало примириться.

«Ты во Внукове спьяна билета не купишь, чтобы лишь пролететь надо мной…»

Впрочем, это уже не имело значения.

Ни скоропалительный развод несколько лет назад, ни вхождение в семейство, принадлежавшее когда-то к самому высшему кругу партийно-правительственной элиты, — все это никак не отразилось на строе его жизни вокзального разыскника.

«Мент — не профессия, а состояние души…»

В дежурке Егерь встретил неожиданной новостью:

— Не в курсе? Поздравляю!

Игумнов молча смотрел на него.

— Пока ты добирался, Карпец с проводницей задержал одного из подозреваемых!

— Кого именно?

— Того, что сел в Шарье. Помоложе… Идут — и он прямо на них. В зале, на Ярославском. — Дежурный уже не мог остановиться: прошел по всей цепочке событий. — Я сразу на помощь послал старшего опера. Начальник, правда, приказал Качана не трогать — пусть занимается девицей с фабрики…

Игумнов прервал его:

— Деньги при нем?

— Всего тысяча. Ну и по мелочи.

— Откуда он?

— Из Симферополя. Сейчас Качан и Цуканов его допрашивают.

— А что с Розенбаум?

— Старуха где-то у медиков…

Потерпевшую Игумнов отыскал в изоляторе — в узком крохотном боксе вокзальной медкомнаты, на кушетке. Не поднимая головы, старуха бесцельно водила по стене рукой. Она больше не притворялась ни дурашливее, ни напуганнее.

Игумнов был уверен: мысль ее работает четко, и тут же получил подтверждение.

— Его поймали? — спросила она, не оборачиваясь.

Потерпевшая напомнила Игумнову бабку по отцу на последнем этапе ее жизни. Лишившись единственного сына, а потом овдовев, бабка прожила остальную жизнь одна. Бзиком ее стала чистота. Она все время что-то чистила, стирала. Как-то увидев по телевизору чемпиона, установившего бог весть какой немыслимый рекорд, она заметила укоризненно:

— Какой потный!

Прежде чем усадить гостя за стол, она доставала его вопросом:

— Вы не хотите помыть руки?

Потом это с нею случилось. Незадолго до смерти в доме невестки, которую она всю жизнь не признавала и даже считала косвенной виновницей ранней кончины сына, бабка каждый день сидела к вечеру на полу у дивана в собственном дерьме, не имея ни сил, не желания подняться. Никакие слова на нее не действовали. В такие минуты Игумнов ненавидел старуху. Ему казалось, лишь жестокость вернет бабку в привычное ее состояние. Злоба как форма переживания горя.

Как он смотрел на нее! И как она смотрела на него в последние ее дни! Безжалостность не подняла больную. А старуха… Как, должно быть, разочаровалась она в том, кого больше всех любила всю жизнь!

Игумнов положил на больничную тумбочку пачку творога, слойку. Ничего другого в буфете не нашлось.

— Мы задержали одного из подозреваемых.

Она подняла голову.

— Я его узнаю… — Розенбаум была уверена в том, что они говорят об одном человеке. — Молодой, высокий. Лицо чуточку блестело. Как глазурное.

— А одет?

— Джинсовый костюм.

— Почему вы подумали о нем?

— Мы только отъехали, он уже заглядывал.

— Нет, задержан другой. Он садился в Шарье.

— Тогда не тот. — Она обернулась, увидела на тумбочке творог и слойку. — Это мне? Благодарю… — Старуха тут же принялась есть постарчески торопливо, пачкая подбородок и губы.

— Какими купюрами у вас были деньги?

— Новые сотенные. Чтобы лучше считать, я уложила их в пачки по десять. Совсем новые банкноты…

Из кабинета Игумнов позвонил старшему оперу.

— Зайди. Захвати с собой деньги задержанного.

Он перелистал черновые записи, которые держал в кабинете. Тут было тоже предостаточно. Перечни похищенных вещей, приметы подозреваемых. Даты краж. И главное, адреса потерпевших. Качан появился не один. С ним был новый заместитель Игумнова — Цуканов. Из ветеранов розыска, успевших прожечь кафтан, — пузатый, широкий костью.

— Как там? — Игумнов смахнул записи в верхний ящик стола. Это была предосторожность. За черновиками охотились — и прокуратура, и свои — инспекция по личному составу. Заметки о нерегистрированных преступлениях могли стоить карьеры, а при неблагоприятном стечении обстоятельств и теперешнем транспортном прокуроре — и уголовного дела, ареста и нескольких лет несвободы.

«Это — как повезет…»

— Наглый парень… — Качан поправил очки. — Помотает душу. Вот его деньги…

На столе появился конверт с деньгами. Мятые мелкие купюры. И отдельно десять новеньких сотенных. Игумнов осторожно сдвинул их. Нижняя купюра была со сгибом в середине — ею оборачивали остальные.

— Это деньги старухи! Он должен знать о краже…

Качан и Цуканов деликатно промолчали.

— В Симферополь звонили? Что у них на него?

Ответил зам:

— С ним — поаккуратнее. Отец — начальник паспортного стола. Я говорил с их дежурным по отделу.

— А что он сам? Зачем приезжал?

Цуканов пожал плечами.