Точное будущее. Лучшая фантастика – 2024

Юрек открыл глаза.

Сияние свечей, такое неверное и тусклое вчера, ослепляло. Свечи были всюду. На секунду показалось, что он сам лежит в гробу, утыканном сотнями свечей.

Потом зрение сфокусировалось, и одновременно вернулась память.

Он резко вскинул руку, чтобы активировать браслет.

Браслета на руке не было.

Полоска незагорелой кожи там, где всегда, сколько себя Юрек помнил, браслет. И все.

Голова пульсировала, как огромное яйцо, которое нетерпеливо долбили изнутри клювом. Напряг шею, плечи, попробовал приподняться. Оторвал все-таки себя от пола, превозмогая боль…

В полуметре от его лица на скамейке, безвольно свесив руки, лежала Ганна. На виске у нее темнела здоровенная ссадина, длинные темные волосы спутались, а лицо было еще бледнее, чем накануне на пруду.

Справа маячил гроб. Закрытый. Значит, ночь еще не наступила, время есть.

Тихо выматерившись, Юрек вскочил и, прихрамывая, поспешил к двери. Заколотил что было сил в старое дерево.

Дверь была закрыта снаружи. В ответ на его суматошный стук из-за двери донеслись голоса, потом их перекрыл один голос. Знакомый. Блеющий голосок Макара Ильича, заместителя старосты.

— А ты, милый, не колотись. Успокойся там.

— Дверь открой, старый козел! — рявкнул дес. — Хочешь меня заставить замолчать, ладно, девчонку пожалей.

За дверью разноголосо заворчало, потом затихло опять. Юрек трижды звонко пнул створку, та завибрировала, но не поддалась. Хорошо же строили этот сарай, на совесть. Или с таким вот расчетом и строили. Запереть и… и что? Поджечь?

Он оглянулся на окна, наполовину ожидая увидеть там железные решетки. Решеток не было. Но сами окна прорублены так высоко, что почти терялись в сумраке свода. Если составить вместе скамейки…

— Ты, милый, не пытайся бежать, — как будто прочел его мысли Макар Ильич. — Мы тебя и девку, если что, тут встретим. Не хотелось бы, конечно. Мы люди мирные. Честные и богобоязненные. Василь вон чуть не плакал, когда девку твою огреть пришлось, полезла тебя, дурня, защищать. Грозилась все, что в район на нас донесет, ректору вашему позвонит. Ха. Как будто район и ректор не в курсе.

— Островский? — выпалил Юрек и тут же мысленно обругал себя, нечего вестись на их ложь.

— Может, и Островский. А может, и Пушкин Александр Сергеич, — гыгыкнуло из-за двери. — Думаешь, им приятно, что ваши технологии… пошаливают. Сбоят технологии-то ваши. Ты же все понимаешь, милый. Это ж каждая чипированная барышня теперь, считай, под богом ходит. А их у вас там сколько в городе, пять миллионов? Больше? А по стране? А по миру? А оно надо им знать? Рождаемость у вас и так не ахти, а тут много кому захочется… превентивно, значит, чтобы не случилось чего. А страховки им плати? Сколько денежек-то, прикинь? Вот то-то.

Невозможно, нелепо все это… Как же инструкции, как же выбросы? Или все выбросы… вот такие? И им врали всегда? Или все же врет этот козлоголосый Макар Ильич, врет просто так, из чистой любви к вранью?

— Что со старостой? С Михайловым? Где он? Он подписался на то, чтобы вы сожгли его дочь?

— В дурке Михайлов. Скоропостижная деменция на почве нервного срыва. Так что теперь, извини, я тут староста. И ты лучше от двери отойди. Не хотелось бы ненароком… причинить тебе вред.

За створками заржали. Сначала неуверенно. А потом в голос, хором. Хором из многих голосов.

Новоиспеченный староста Макар Ильич громко цыкнул. Народ у церкви притих, и староста договорил:

— Не будем мы никого жечь. Не возьмем грех на душу. Ведьма вас сама порешит и в гроб обратно залезет. А уж на третью ночь мы тут все от греха спалим, скажем, мол, противопожарная безопасность у нас не на высоте, свечи, дерево старое, сухое. Инцидент.

Последнее слово Макар Ильич произнес с ощутимым удовольствием, насколько можно было расслышать через три сантиметра древесины.

— Вы мне что в еду подсыпали, добрые, богобоязненные люди? Где мой браслет?

— Браслет где надо, — прокаркал другой голос, не старосты. Василька. — А насчет еды не боись. От этого ты точно не помрешь.

Очень хотелось прокричать что-то вроде «Горите в аду», но это было слишком глупо. К тому же из-за спины послышалось слабое движение и стон. В первую секунду волосы на затылке деса встали дыбом, но это всего лишь приходила в себя Ганна.

— Горите в аду! — все же проорал он и кинулся по проходу между скамьями к амвону, где покоился гроб и гибернирующая в нем ведьма и где, шипя от боли, усаживалась на скамейке ее младшая сестра.

Бурсак Хома Брут поглядел Вию в глаза, и Вий увидел его. Тут на бурсака накинулись все черти, и покойники, и кикиморы, и навь, и какая еще там была панславянская нечисть. И били его и терзали, пока трижды не прокричал петух, а потом все испустили дух и обратились то ли в дерево, то ли в камень. Короче, всем кранты.