Тогда, когда случится

   Круглые градины, величиной с пробки от пластиковых бутылок, вбиваясь и рикошетя, застучали, загремели, зазвенели по шиферу, железу, листьям, асфальту, скамьям и столешницам, за пару минут покрывая все горизонтальные плоскости нетающими горками пупырчатой полупрозрачной коросты. До поры таившийся в вышине ветер наконец-то сорвался, и со всей накопившейся злобой низвергнутого с километровых высот холода щедро вколачивал в прокалённую до песочной сухости землю заряды всосанной через воронку циклона космической шрапнели. Нежные широколиственные деревья, осыпаясь, дрожали и гнулись по кругу, вымаливая пощады, но их рыхлая южная древесина не выдерживала плотного давления и ломилась, ломилась под карающими ветряными метаниями и скрутками.

   После третьего, точно такой же сеткой исчертившего всё небо от края до края, ослепительного и оглушительного разряда, град помешался с каплями дождя, а затем и вовсе уступил хлынувшим нераздельным струям нежданного потопа. Разряд! Разряд! Ещё и ещё. Воздух, точнее, непродыхаемая взвесь из воздуха и воды почти беспрерывно разряжалась сотнями и тысячами сплетённых змей и змеек, избавляясь от накопленного напряжения небесных претензий к тому, что творилось на этой, так скоро забывающей о заключённых заветах, так часто неверной своему обещанному земле. Треск угрожающе близких молний, гул сливающихся с крыши, брызжущих пеной водопадов, сникшие, переломанные плети ветвей и давно подзабытая прохлада настраивали на соответствующе вечное.

   - Что, девчонки, любо? Вот силища-то! - Белозубо скалясь, Колян близко заглянул в лица жмущихся друг к другу поварих.

   - В такие минуты только и понимаешь свой истинный размер. В сравнении с природой.

   - А-а, человек ко всему привыкает, ничем не образумишь.

   В мерцающей слепоте сместились все понятия о масштабах, и двор казался сплошным бурым морем, редко блестящим в кипящей бескрайности островками забитых трав. Насколько было видно сквозь тёмно-серый ливень и встречный ему светло-серый туман, придавленные небесным гневом деревья окончательно смирились и только подрагивали от боли.

   Но вот между вспышками и громом появился тонкий, однако с каждым разом всё заметнее увеличивающийся зазор, и по сплошному разливу коричневой мути часто заиграли-запрыгали недолговечные серые линзы.

   - Пузыри - это к концу.

   - На югах грозы всегда короткие.

   Поскрипев дверьми, за угол, мимо курилки, к ОКПМ полубегом по лужам прошлёпала отдыхавшая смена, спеша вне очереди подменить попавших под нежданный разгул стихии патрульных. Ох, и досталось же ребятишкам!

   Где-то над центром ещё выплясывали тончайшие волоски молний, но долго докатывающийся гром дробился в неуверенное незлое бурчание. Вот и всё. Между верхней и нижней твердями вновь воссияло супружеское примирение: в синем-синем небе осветлённые, вспененные лёгкостью облака косо сползали к вычертившимся ледникам Сунженского хребта, а замыкавшую их отход двойную радугу звонко приветствовали высокие ласточки.

   - Гроза над Грозным. Звучит-то как!

   - А окопам - копец. Тоже звучит. Но грустно: придётся заново прокапывать.

   - Да, каналы. Так, может, пока туда карпов запустить?

   - И толстолобиков.

   Стекающая со всего двора вода ручьями собиралась, заполняя почти до краёв, в яму для мусора. И вздувшаяся шапка хлама предательски выдавала чьи-то, казалось, насовсем упрятанные секреты быта и гигиены.

   - Вот, оказывается, где мои шлёпанцы.

   - А чего это к ним какая-то резинка прилипла?

   - Это от твоих трусов.

   - Странное соседство.

   - Я бы сказал: занятная дружба.

   Грязный, но чрезвычайно довольный собой Фитиль тащил в пасти выгнанного потопом из норки и тут же придушенного толстого чёрного хомяка. Полкан и Стрелка, след в след аккуратно обегая розово парящие лужи, заинтересованно эскортировали удачливого охотника.

   - Блин, настоящий интендант: кому - война, а кому - мать родна. Хомяку горе, а кобелю добыча.

   - Да, ладно ты, отстань: Фитиль правильный ветеран, имеет право на контрибуцию.

   К восьми вечера солнце почти окончательно испарило все следы водяного буйства. Только облепленная взбитым песком трава, расправившись, возносила, как щиты павших героев, ещё совсем зелёные сбитые листья.

   Пора на смену. Ивану Петровичу у любимых ворот, где свои четыре часа докарауливал Рифат.

   - Держи! - Рифат отсыпал в протянутую ладонь горсточку кедровых орешков. - Последние, из дома. А что на ужин?

   - Всё то же: еда. Гречка со свининой.

   - Понятно. Слышь, старый, такое дело - там Черкас в самоволке, ты его потом запусти.

   - Какой самоволке?

   - Самой обыкновенной. Оне где-то тут недалече по садочкам с племянницей твоего лучшего другана прогуливаются. Младой Печорин юной Бэле романтические байки, поди, разводит. Про любимую жену, в том числе.

   - Постой! Погоди: какая племянница? Чья?

   - Да Хазрата. Ну, пигалица из магазинчика, от которой ты сам же ему записочки таскал. Не боись: Славка с "калашом", а я ему ещё гранатку подкинул. Всё, бывай, жрать охота.