Тогда ты молчал

Его отец стоял перед ним, бледный от гнева. В этот раз не из-за носка, а… Давид не знал почему. Да и все равно. Отец казался ему великаном, хотя на самом деле он был скорее невысокого роста, жилистый. Гнев делал его таким огромным. У отца в руке была полицейская дубинка, которой он наносил удары. Давид освободился от своего тела, его взор упал на плакат с изображением белого дома с голубыми ставнями и кустами красных роз у двери. Санторини. Он всматривался в эту картину, пока отец бил его, и это помогало ему почти ничего не чувствовать. Его дед был родом с этого острова, и его отец хотел однажды вернуться туда, но затем, будучи молодым человеком, влюбился в мать, а потом пошел в полицейскую школу и стал полицейским. А потом на свет появились Давид и Даная. Вдруг их стало четверо, а отпуск на Санторини для четверых был очень дорогим, так и получилось, что они никогда там не были. Ни разу.

Вместо этого его отца перевели работать в другое, почти идиллическое место — маленькое патриархальное селение, в богом забытый край. Здесь возводилась установка по переработке отработанного ядерного топлива, и полицейские, в том числе и его отец, должны были охранять строительство от демонстрантов, которые по непонятным и совершенно надуманным причинам выступали против создания здесь рабочих мест и не хотели, чтобы селение разбогатело. Так, по крайней мере, жители села говорили полицейским и были рады им, как своим защитникам. Мясник угощал их бесплатными обедами, в местном кафе для них всегда оставляли места.

А затем были четыре долгих года, двести восемь недель, а если двести восемь умножить на, как минимум, пять рабочих дней, для молодого человека, каким был его отец в то время, получалась целая вечность. Его отец даже много позже мало рассказывал о том времени, но Давиду довелось как-то самому побывать в тех местах, уже много лет спустя, и тогда он узнал, что происходило там на самом деле. О том, что демонстранты не хотели подчиняться властям, что полицейские, в силу новой директивы министра внутренних дел, были вынуждены действовать против демонстрантов с такой жестокостью, что постепенно все селение встало на сторону демонстрантов. И что мясник отказался обслуживать полицейских, и что в кафе им отказывались давать поесть. Но ничего не помогало.

«Ненависть, — сказал его отец тогда, — очень трудно переносить. Ее вряд ли можно выдержать». И это было все, что он сказал. В остальное время он молчал и сразу же переключался на другой канал, если по телевизору снова и снова показывали жутковатые эффектные кадры с ярким светом прожекторов, мощными водометами и жалко выглядевшими среди мокрой холодной грязи юношами и девушками, проявлявшими столь удивительное упрямство.

Его отец ничего не мог поделать. Он получал решительный отказ на свои просьбы о переводе в другое место, что неудивительно, потому что все его коллеги хотели убраться из этого пекла, все до единого.

Итак, его отец, мирный, дружелюбный человек, которого любили все соседи, отыгрывался за свои мучения на детях. Никогда раньше и никогда позже он этого не делал, но в возрасте от шести до десяти лет отец избивал Давида почти каждую субботу, и всегда — полицейской дубинкой. С Данаей он обращался не так жестоко, но пощечины доставались и ей. Давид закрыл глаза, увидев перед своим мысленным взором ее нежное, заплаканное личико. Их мать плакала тоже и страдала от мигрени вдвое чаще, чем раньше, но никогда не спешила на выручку детям. Она не хватала мужа за руки, она не защищала своих детей.

А после этого семью уже невозможно было склеить. Дети смотрели в одном направлении, родители — в другом.

А перерабатывающая установка так и не была построена. Все оказалось напрасным.

Давид, теперь уже совсем взрослый, стал пленником временной дыры. Он провалился в 1983 год и не мог выбраться оттуда, как ни старался. Он все еще смотрел на плакат с видом прекрасного солнечного острова, который они уже никогда не увидят, потому что его отец зарабатывал слишком мало, чтобы хотя бы раз провести там отпуск всей семьей. С опозданием на двадцать лет Давид почувствовал боль, которую ощущал тогда, — реальную физическую боль. Вся его спина болела. Он испытывал ощущение, будто ему сломали все позвонки. Согнувшись, он стоял перед своей «семьей», которая смотрела мимо него, и каждый из его родных был заключен в ловушку своего положения. И Фабиан не давал ему покоя, ни минуты отдыха от этого чудовищного путешествия в его прошлое. До тех пор пока Давид не рассказал все, что знал.

А теперь он думал, что, раз он все выдержал, может быть, когда-нибудь исчезнет эта ужасная боль из прошлого. Вдруг он услышал голос Фабиана:

— А твоя сестра? Какую роль играет она?

Давид сделал глубокий выдох, так что в легких не осталось ни глотка воздуха. Затем он лег на пол, тело ощутило приятную прохладу. Он услышал, как на улице загремел гром. Это была желанная гроза.