Тогда ты молчал

После того как приехала «скорая помощь» и санитары забрали Бергхаммера с собой, — он уже снова задышал, после того как Мона сделала ему массаж сердца и искусственное дыхание «рот в нос», но все равно его состояние было неважным, как сказал один из санитаров, — Мона и Фишер остались в кухне одни. Перед ними лежали письма сына Хельги Кайзер, Обыск в доме шел к завершению, полицейские из Марбурга удалились, удалось даже избавиться от несимпатичного обер-комиссара Ферхабера. Труп Хельги Кайзер увезли, и через пару часов он будет лежать у Герцога, на одном из столов для вскрытия. Дом, после того как его покинула армия полицейских, казался одиноким и пустым. За окном рассветало, и миллиард птичек распевал во все горло, радуясь наступающему дню.

— Как насчет завещания Хельги Кайзер? — спросила Мона без особой надежды.

Она уже много часов не спала и не ела, но в данный момент ей это было все равно.

— Ничего не нашли, — ответил Фишер.

Учитывая его нрав, можно было считать, что он вел себя почти приветливо, по крайней мере, наконец-то соответственно своему положению. Инфаркт Бергхаммера — а врач «скорой» подтвердил, что это инфаркт, — казалось, подействовал на Фишера отрезвляюще.

— Совсем ничего? Даже написанного от руки?

— Одно только завещание ее мужа. Он оставил ей все. Дом и пятьдесят тысяч марок в банке. Ее завещания нет.

Фишер взял сигарету «Мальборо» и — о, чудо! — протянул Моне свою пачку, она вытащила сигарету, Фишер дал ей прикурить. Она глубоко затянулась и выпустила дым под потолок.

— Это, наверное, означает, что у нее больше никого нет, — сказала она.

— Ты имеешь в виду каких-то наследников?

— Совершенно верно. Сын Хельги Кайзер умер, а с ее внуками она не поддерживала никаких контактов. Я так предполагаю. Иначе она бы оставила какое-нибудь распоряжение. Хоть что-нибудь. Вы тут ничего не находили письменного, где были бы указаны имена… подожди, сейчас скажу… — она заглянула в одно из писем: Ида, Фердинанд, Ханнес или Сузанна Шталлер?

— Нет. Это что, ее внуки?

— Ида и Ханнес Шталлер — внучка и внук. Фердинанд был внуком, но умер в детстве. Так написано в этом письме. Их отец, Франк, был сыном Хельги, и он тоже умер. Их мать, то есть невестку Хельги Кайзер, зовут Сузанна. Понял?

— Да. Ну и что?

— В числе вещей, оставшихся после сына Хельги Кайзер, должно находиться одно письмо. И это письмо мы обязаны заполучить, потому что в нем идет речь о каком-то происшествии. Что-то там случилось. Понимаешь, слова «Тогда ты был(а)…» адресованы тому, кто «тогда» присутствовал при этом. Я предполагаю, что речь идет о Плессене.

— Однако Клеменс говорит…

— Я знаю, что говорит Клеменс. Я ведь тоже не утверждаю, что преступник — не серийный убийца, а у серийных убийц не бывает обычных мотивов, таких как ревность, месть или жадность, они функционируют совсем по-другому. Все это я знаю. Но Клеменс говорил также, что серийные преступники иногда оставляют целые послания, чтобы, так сказать, узаконить для самих себя свою жажду убийства.

— Значит, все эти послания — этакое шоу?

— И да, и нет. Да — потому что для преступника важным является сам факт его деяний. Нет — потому что он для этого… Я имею в виду, что шоу вряд ли требует таких больших усилий. Значит, у него есть мотив, который выходит за рамки обычного серийного преступления. Настоящий мотив, не предлог. Я бы так сказала.

— Но…

— А решение загадки может находиться в письме, которое Хельга Кайзер когда-то написала своему сыну и на которое он ответил. К сожалению, по его ответу ничего невозможно понять. Значит, нам нужно найти это письмо. Письмо Хельги Кайзер своему сыну.

— Понимаю.

— Это значит, что мы должны найти эту женщину и ее детей.

Мона замолчала. Она припомнила свою догадку, и сейчас ей казалось вполне вероятным, что преступник мог быть родственником своей последней жертвы. Может быть, один из внуков? Особо заботливой бабушкой, судя по всему, Хельга Кайзер не была. По словам Фишера, не было никаких доказательств того, что она после смерти сына поддерживала контакты с его женой и детьми. Никаких полученных ею писем, ничего. Придется проверить ее телефонные звонки за последние месяцы, но Мона не верила, что это что-то даст.

Почему она была такой? Такой холодной и неприступной по отношению к своей семье? Или стала такой, как только умер сын?

Мона встала и тщательно собрала письма. Фишер тоже поднялся и провел рукой по своим коротко стриженым волосам. У него был не совсем уверенный вид, когда он спросил:

— И что теперь?

Мона, не сдерживаясь, зевнула, затем сказала:

— Надо возвращаться, и чем быстрее, тем лучше. Пусть нас кто-нибудь отвезет на аэродром, а там мы воспользуемся вертолетом.

— А Мартин?

— Говорят, Мартин нетранспортабелен. Он пока останется здесь. Мы по дороге заедем в клинику, чтобы узнать, как он себя чувствует. Я сообщу его жене.

— О’кей.

— Ты организуешь вертолет?

— Да.

Фишер исчез в гостиной, и вскоре она услышала, как он говорит по телефону.