Тогда ты услышал

Она честно пыталась взять себя в руки, как говорится. Никто не смог бы ее упрекнуть в том, что она не испробовала все, все психологические трюки, которым ее обучали. Но планы, которые она придумывала, решения, которые она принимала, — все исчезало, как вода сквозь пальцы, когда она сталкивалась с реальностью. Она была неспособна разрешить конфликтную ситуацию — как говорили терапевты, что на практике означало: при малейшем внешнем сопротивлении она теряла мужество. Она и реальность просто не могли сосуществовать. У нее даже не получилось раз в неделю ходить на лекцию в университет, хотя она твердо решила, что будет заниматься, и лечивший ее тогда терапевт, молодой человек с пышными темными кудрями, очень воодушевился этой идеей. Это был бы маленький шажок в направлении к нормальной жизни. Ей даже не нужно было сдавать экзамен и записываться на эти лекции.

Но все получилось как всегда. Она забыла о встрече. Не нашла расписания. Потеряла бумажку, на которой записала время начала лекции. Однажды ей приснился кошмар, и она не смогла заставить себя выйти на улицу.

А теперь она находилась уже на длинной «дороге в никуда». On the road to nowhere[14].

Она тихонько напевала себе под нос: «We’re on the road to nowhere na-na-na-naa…[15]»

Она видела себя на этой прямой дороге, уходящей за горизонт. Она почти бежала по светлому, почти белому асфальту. На ней были ковбойские сапоги, широкие, подпоясанные на бедрах толстым кожаным ремнем джинсы и спортивный рюкзак за плечами. Она шагала широко и легко, на заострившемся лице застыло оптимистическое выражение.

Но это была, без сомнения, не она. Это был образ женщины, которой она могла бы стать, если бы многие вещи не случились. Среди прочего — если бы не ее характер. Неспособна разрешить конфликтную ситуацию. Может ли Бог или еще какая-нибудь высшая инстанция быть в ответе за то, что она просто недостаточно оснащена для того, чтобы жить в этом мире? Разве она не чувствовала себя по сравнению, например, с беженцами из Африки просто до неприличия хорошо, и ведь хотя бы попытаться взять от жизни самое лучшее — разве не ее прямой долг, даже если и предпосылки не слишком удачны?

Она слегка вздрогнула.

Впервые за несколько дней, а может, недель, голоса стали тише. Они дали ей маленькую передышку. Они разрешили ей ощутить обычные человеческие чувства, такие как ужас, охвативший ее, когда она обнаружила запекшуюся кровь на руках и джинсах. Она подняла голову и тихонько застонала. Она ощутила спазм в горле и не могла дышать, она узнала…

Мне холодно.

Перед ней была Карлсплатц, на ней — заснеженный фонтан. Она стояла под аркой перед витриной большого магазина игрушек. Прохожие не обращали на нее внимания. Ее даже никто не толкал, как будто ее и не было вовсе. Но она была, ее руки были в крови, и она знала, что это не ее кровь. Она вернулась. Ее миссия, о которой ей сообщили голоса, снова провалилась.

Медленно и тяжело она пошла к ближайшему «Макдональдсу», где в женском туалете, под негромкую музыку, она вымыла руки. Девушки крутились перед зеркалами, поправляли прически, обновляли яркие помады на губах, и снова никто не обратил на нее внимания. Даже на кровь, растворявшуюся и обесцвечивавшуюся водой, которая стекала бесконечными потоками в слив раковины.

Мобилка Моны зазвонила в тот самый момент, когда она садилась в автомобиль рядом с Фишером.

— Госпожа Зайлер? — неуверенный женский голос, показавшийся Моне знакомым. — Это Карла… Э… Карла Амондсен. Жена… э…

— Я поняла.

Мона закрыла дверь автомобиля, ее движения внезапно показались ей замедленными, как будто она двигалась под водой. Она держала телефон так, как будто это была драгоценность и от неосторожного обращения могла разбиться. Как будто чувствовала, что этот звонок может изменить все, только если она сейчас не сделает ошибки. Фишер смотрел на нее сбоку, его рука была на ключе зажигания. Мона сделала ему знак, что ехать пока не нужно. Связь была очень плохой, и Мона не хотела рисковать — боялась потерять Карлу Амондсен.

— Мне кажется, я должна вам кое-что рассказать, — пробился голос Карлы Амондсен через свист и шорох в телефоне. Мона прижала телефон к уху, как будто это могло помочь.

— Да? — Она хотела предложить Карле немедленно приехать в Кобург, но не решилась.

— Вы слышите меня?

— Да. Слышу. Что случилось?

— Я…

Свист и шорох.

— Вы не могли бы повторить, госпожа Амондсен?

— Мой муж, — сказала Карла Амондсен. — Кажется, мой муж…

— Да? Ваш муж…

— Роберт… Много лет назад… Сделал кое-что…

— Да?

— Сделал кое-что… что… Я не знаю, я просто предполагаю… что это могло стать причиной его смерти.

— Госпожа Амондсен? Вы слышите меня?

— Да, — теперь ее голос звучал четко и уверенно, но в то же время в нем слышалось отчаяние, как будто его обладательница приняла решение, которое сделало ее очень несчастной.

— Вы дома, госпожа Амондсен?

— Да, — снова те же нотки отчаяния.

— Мы сейчас подъедем. Минут через сорок пять мы будем у вас. Хорошо?