Тогда, в Багио

Из Манилы до Багио ведет широкая поначалу дорога. Но, сужаясь все больше и больше, она превращается на последних километрах в тонкую асфальтовую ленточку, на которой непросто разъехаться двум автомобилям. То и дело встречаются провалы и наспех возведенные вокруг них оградительные устройства. Было землетрясение, был тайфун. Чем ближе цель, тем больше препятствий. Дорога в Багио даже в прямом смысле этого слова не проста. Что же говорить о дороге шахматной?

Багио представляется мне неким подобием шахматного Олимпа. Трудно взойти на эту вершину, но еще труднее оборонить свое место на ней.

Один из последних тайфунов, пронесшихся над Багио, унес золотую корону со скульптурной фигуры святого — покровителя городка. Был объявлен розыск. Сперва назначили премию тому, кто сдаст корону, потом наказание тому, кто этого не сделает. Как рассказывали, в конце концов корону нашли у одного клерка, которого и посадили за решетку. Подтекст был недвусмысленный: корона должна принадлежать тому, кто имеет на нее право.

Тайфуны и землетрясения — беда, но и вместе с тем весьма серьезная статья в городском бюджете. На борьбу с их последствиями городу ежегодно выделяется 6 миллионов долларов. Рассказывают, что и в те годы, когда нет таких серьезных тайфунов и землетрясений, эти ассигнования все-таки умудряются использовать.

Филиппины занимают одно из первых мест в Азии по добыче золота. По дороге в Багио несколько раз открывался вид на прииски со старенькими, почерневшими от времени драгами. Вдоль берегов — рукотворные Гималаи переработанной породы. Даже в малой крупице золота — труд многих и многих людей. Что же сказать тогда о золотой чемпионской шахматной медали, борьба за которую идет «чуть выше». Многое вбирает в себя эта медаль. И трудов. И надежд тоже. Никогда не казалась она такой желанной, как теперь.

В путеводителе о Багио написано:

«Эта очаровательная, радующая глаз и сердце горная местность, раскинувшаяся на высоте пять тысяч футов над уровнем океана, — и почитаемая и посещаемая страна. Обаятельный город дает много впечатлений. Кругом мирные картины. Влюбленные обнимаются под сенью деревьев. Старые пары, держась за руки, чинно прогуливаются в тени холмов по дорожкам, окаймленным пышными летними цветами. Как будто бы этот город хранит кусочек волшебства для каждого из вас».

«Кругом мирные картины…» Это скорей всего из вчерашнего Багио.

Приезжаем примерно за полчаса до начала семнадцатой партии. Складываем все вещи в двух номерах отеля и на миниавтобусах спускаемся ко Дворцу конгрессов, где вот-вот начнется партия.

Я представил себе на минуту, как выглядел бы любой наш Дворец или Дом культуры, проходи там матч на первенство мира. Вспоминаю, что творилось у входа в Концертный зал, в Дом союзов, в Дом литераторов… многотысячные толпы даже в мороз; подняты воротники, иней на бровях и на усах. У многих в руках карманные шахматы, каждый ход оживленно комментируется. Это великое шахматное братство, объединенное великой любовью к великой игре, готово стоять еще долгие часы на морозе, ожидая один только ход «оттуда».

А здесь такая тишь, такое малолюдье, с трудом заставляешь себя поверить, что под этой обширной ультрасовременной кровлей идет матч, о котором пишут все газеты мира.

Я говорю себе: «Счастлив, счастлив, счастлив в эту минуту!» Руководитель советской делегации В. Батуринский представляет гостей главному организатору матча Ф. Кампоманесу. У Кампоманеса для каждого заготовлено доброе слово. Мы узнаем, что это благодаря ему, славному человеку и энергичному шахматному организатору, мы оказались здесь, на этом конце света. Чтобы добыть визы для небольшой советской группы, пришлось Кампоманесу бросить все дела в Багио и лететь в Манилу, получить аудиенцию у президента республики и попросить его вмешаться в дела департамента, ведающего визами.

Председатель Шахматной федерации Киргизии А. Муратбеков в порыве чувств дарит Кампоманесу национальный головной убор и, застенчиво улыбаясь, говорит:

— Спасибо, аксакал.

Долго цокает от восхищения филиппинец — не знаешь, что ему больше понравилось: подарок или прозвище. Узнав его смысл, он при мне на рауте представился одному иностранному обозревателю: «Кампоманес-аксакал» — и при этом показал на свою шапку, с которой не расставался даже в помещении.