Тогда, в дождь

Но сон кончился; кому достанется, что — отдавалось эхо; но это было не где-то в другом месте, не вдали; а в безмолвии, внутри; босой, в одной рубахе, подошвами ощущая холод скользкого пола, стоял Глуоснис против профессорского кабинета — того самого, куда Маргарите и той воспрещалось заходить, — и через приоткрытую дверь заглядывал внутрь; там находился Мике. Ауримас отлично помнил, что Мике вечером улегся рядом с ним и в постели выкурил сигарету, из-за чего Ауримасу пришлось отвернуться; как же и когда Мике очутился здесь? И сколько сейчас может быть времени? Одетый, в шапке, будто он только что из города, Гарункштис стоял боком к двери и, держа в руках, близко, у самых глаз, читал какие-то бумаги; его губы едва заметно шевелились. Сердце тревожно сжалось, точно и он, Ауримас, был в этой комнате вместе с Мике или был с ним в сговоре; сна как не бывало. «Мике, ты что?» — захотелось крикнуть, но он сдержал себя, понимая, до чего было бы глупо выдать свое присутствие здесь; он даже несколько посторонился. И Мике, будто почуяв нечто, опустил руку с бумагами вниз и насторожился, точно почуявший преследователя хищный зверь с добычей; Ауримас затаил дыхание. Ах так, шевельнулся, кинул бумаги обратно на стол, где они, очевидно, и находились раньше, да еще прижал пепельницей, чтобы ветер не разметал; сейчас пойдет к двери… Э, нет, пока еще не пойдет; еще чуть-чуть прислушавшись, оглянувшись (Ауримас шмыгнул в темноту за дверью), Гарункштис протянул руку и, взяв за подставку тяжелую настольную лампу, придвинул ее ближе, потом… Ну, конечно же, ящик, Мике выдвинул ящик письменного стола и склонился над ним; это как-никак забавно; зашуршали перебираемые листы. Мике работал! Теперь Ауримас видел только его спину, сгорбленную, обращенную к двери, и руки, по локоть погруженные в ящики, и слышал лишь глухое, прерывистое сопение, сливавшееся с завыванием ветра за окном; Мике работал. Он, очевидно, неплохо знал ящики профессора Вимбутаса, если так смело, почти не глядя, запихивал назад эти зеленые папки (на лекциях профессор вынимал из них какие-то листочки) и вынимал лишь отдельные бумажки; вынимал и клал на стол, рядом с лампой на мраморной подставке; что за четкость, что за точность в движениях! Ящик — стол — ящик; ящик — стол…

Та-ак! Мике расправляет плечи, вскидывает голову повыше, руки на миг застывают на полпути между ящиком и лицом; та-ак! Он еще раз подносит ближе к глазам стопку бумаг, только что извлеченную из ящика, выпрямляется и, держа в одной руке листки, другой вытирает потный лоб…

Нашел? Что? И чего ему искать в профессорских ящиках? Гарункштис знает все, мил человек, промелькнуло вдруг; запершило в горле, защекотало в носу; ты, мил человек, и не представляешь, как много я знаю… И тут Ауримас почувствовал, что ему не удержаться…

— На здоровье, — услышал он в ответ на свое звонкое чиханье; это было глупо, вовсе бессмысленно, как и все, что довелось увидеть в эту ночь, к тому же неожиданно, как гром с ясного неба; а может, и впрямь грянул гром. Может, ибо Ауримас уже больше ничего не видел и не слышал — только этот глуховатый голос Мике, который взрывом навис между ними, только тускло блеснувшие глаза; свет вспыхнул и погас. Зашуршала бумага — где-то близ самого уха; не глядя, ощупью, Ауримас нашел руки Гарункштиса, схватил и с силой потянул к себе.

— Отдай! — проговорил строго, но тихо, пуще всего на свете боясь, как бы не проснулись Вимбутасы (за стеной — Марго); это вылилось бы в сущую трагедию. — Положи на место.

— Молчи… ты! — прошипел Мике. — Тебе-то что? Молчи!

— Отдай!

— Скажешь, твое?

— Живо!

— Убирайся! — Мике дернул руки; Ауримас качнулся к нему, но устоял на ногах и не выпустил его рук, только еще крепче сжал немеющие пальцы.

— Мике, говорю тебе…

— И я говорю: иди ты спать… И не лапай меня со сна, я не девка… А ну-ка…

И он снова потянул руки — теперь сильней и снова, понятно, вместе с Ауримасом; тот и не думал отступать.

— Трясешь? — Ауримас изо всех сил дернул руки; Мике тихонько взвизгнул. — Собственного тестя?

— Ага… интересуюсь приданым…

— И чего же тебе тут надо?

— Как раз того, чего не надо тебе, — отвечал Мике, пытаясь освободить свои руки. — Пусти, тогда скажу… — Было заметно, что перспектива долгого разговора его не прельщает — здесь, в такой обстановке, при выдвинутых и разворошенных ящиках. — Чего надо мне, того не надо тебе — ясно? Разве грешно проявить интерес к бумажкам своих родственников?

— Не заливай! Среди ночи, в спящем доме…

— А ты когда предлагаешь? Среди бела дня? А ну пусти!

— Пока не скажешь, что ты ищешь здесь…

— Затонувший клад. Сокровище Серебряного озера. Доволен?

— А поточнее?

— Вчерашний день, — Мике напрягся изо всех сил и по-стариковски закряхтел. — Прошлогодний снег… А теперь — сгинь! Сгинь с моих глаз! Живенько!

— Что ж, сейчас я Марго… Может, она…

— Марго? О да, тут только ее одной…

— Марго! Марго!