Читаем Тогда, в дождь полностью

Мальчик исчез, пропал Старик, передо мной вновь Мета Вайсвидайте, которую я было потерял в драке со Стариком; та, которую я видел до войны; она стояла посреди огромного сизого поля (ни деревьев, ни зданий, ни облаков) и играла с самоварами; в жизни своей я не видывал подобной игры. Я остановился, потрясенный; это было неожиданно, это было необыкновенно: самовары сияли, в глаза било сверкание их начищенных медных боков — словно молния (в серой мгле); а она, Мета, схватив по самовару в руку, вертелась на месте, точно юла, точно желтая бабочка вокруг голубого цветка, трепеща двумя лазурными, вплетенными в косы цвета спелой ржи лентами — крылышками; она кружилась, позабыв все на свете, творя какой-то безмолвный обряд, и настолько сосредоточенно, словно не было на свете ничего важнее того, чем она занималась сейчас; струились длинные, едва не касающиеся земли волосы. И бегемоты — двое жирных, серых, с жирными, лоснящимися боками бегемотов, глупо разинув тупые квадратные пасти, — изо всех сил, исходя яростью, гнались за сверкающими медью самоварами; игра диковинная даже для сновидения. Что ты делаешь? — спросил я, подходя ближе; Мета остановилась и улыбнулась мне; самовары тоже перестали вращаться и тут же утратили блеск; бегемоты, как загнанные собаки, шлепнулись тупыми жирными задами на серую, как они сами, траву; свесив из квадратных серых пастей удивительно собачьи языки, они уставились на меня своими крохотными глазками и, казалось, улыбались вместе с Метой, ожидая, что скажет им этот ничуть не нужный здесь человек, ворвавшийся в сновидение и перебивший их игру; что скажу я; улыбались как люди, хотя серые их межглазья были довольно сумрачно наморщены; отчего-то они на меня злились. Что ты делаешь здесь, Мета? — произнес я как можно ласковей, глядя больше на бегемотов (они были ужасны), нежели на нее; на лбу у Меты тоже обозначилась морщинка. Что делаю? Шьто тиеляю? — переспросила она с тем мягким акцентом, который когда-то поднял меня с рельсов — там, в Агрызе; поист, литофес, шьто тиеляю? Не видишь, что ли? Ослеп? Я играю с бегемотами, а бегемоты играют с самоварами. А шьто, тебе обязательно все знать? Много будешь знать, скоро состаришься… будешь бить? Бей, бей — все на свете, если, по-твоему, черепки — счастье… бей все, Ауримас, только не мешай мне играть с бегемотами, а бегемотам с самоварами… так оно есть… так будет… и не задувай, не гаси свечу… покамест не гаси… ибо тот, кому достанется — —

<p><strong>XXXVIII</strong></p>

Впоследствии он и сам удивлялся: как это он не хватился Мике — едва лишь очнулся; и тем не менее он не вспомнил о Мике вплоть до той минуты, когда, возвращаясь по коридору мимо понуривших головы божеств в свою комнату, услышал негромкий стук; возможно, это легонько хлопнула створка окна. Возможно, так как, едва проснувшись (люди, люди, мне нужна Мета!), Ауримас первым делом распахнул окно, чтобы впустить в комнату мягкую влажную прохладу (на улице бушевал ветер); а то и сама Марго стукнула… Ничуть не стесняясь, заспанная, она проплывала иной раз по темному коридору в ванную или еще куда-нибудь (человек есть человек) в длинной ночной сорочке, едва не задевая Ауримаса теплыми, ленивыми бедрами; что ж, живя под одной крышей…

Поэтому он замер, полагая, что это опять Марго, и подался ближе к стене; и тут вспыхнул свет. Он полыхнул так внезапно — пронзая сон, от которого Ауримас пробуждался, и так слепяще, что Ауримас в ужасе закрыл лицо ладонями; скрипнула дверь. Но Ауримас уже стоял возле двери, которая снова скрипнула и приотворилась; теперь он увидел Мике.

Мике? Здесь? По спине скользнули мурашки, и Ауримас застыл, превратился в соляной столб, осознав, что это не сон: Гарункштис в кабинете профессора, ведь если бы то был сон… Да, пошарил рядом, проснувшись, воскликнул — кому да что достанется; Мике не было; Ауримас с сожалением думал о том, что Мета только приснилась… Он чуть не заныл, подумав, как было бы хорошо, будь она рядом, как только что, с минуту назад, окутанная тою же самой тьмой, что и он, — теми ее снами; пронзенная тою же весенней тревогой; на черта мне Мике с его поучениями, на черта бегемоты; люди, люди, мне нужна…

Перейти на страницу:

Все книги серии Библиотека «Дружбы народов»

Собиратели трав
Собиратели трав

Анатолия Кима трудно цитировать. Трудно хотя бы потому, что он сам провоцирует на определенные цитаты, концентрируя в них концепцию мира. Трудно уйти от этих ловушек. А представленная отдельными цитатами, его проза иной раз может произвести впечатление ложной многозначительности, перенасыщенности патетикой.Патетический тон его повествования крепко связан с условностью действия, с яростным и радостным восприятием человеческого бытия как вечно живого мифа. Сотворенный им собственный неповторимый мир уже не может существовать вне высокого пафоса слов.Потому что его проза — призыв к единству людей, связанных вместе самим существованием человечества. Преемственность человеческих чувств, преемственность любви и добра, радость земной жизни, переходящая от матери к сыну, от сына к его детям, в будущее — вот основа оптимизма писателя Анатолия Кима. Герои его проходят дорогой потерь, испытывают неустроенность и одиночество, прежде чем понять необходимость Звездного братства людей. Только став творческой личностью, познаешь чувство ответственности перед настоящим и будущим. И писатель буквально требует от всех людей пробуждения в них творческого начала. Оно присутствует в каждом из нас. Поверив в это, начинаешь постигать подлинную ценность человеческой жизни. В издание вошли избранные произведения писателя.

Анатолий Андреевич Ким

Проза / Советская классическая проза

Похожие книги